Моя сокровенная жизнь была поражена в самое сердце. Я ощутил себя королем, который всю жизнь отдавал приказы, и те безоговорочно исполнялись, но теперь этот король попал в лапы дикарей — и они вонзают ему в кишки меч. Это было столь внезапно и столь ужасающе реально, что все, чем я был, аннигилировалось, все обратилось в иллюзию. Мне стало совершенно безразлично, победят паразиты или нет. И силы и смелость покинули меня. Теперь я был как корабль, налетевший на скалу и внезапно ставший уязвимым.
Паразиты не наступали. Они разглядывали меня, как наблюдают конвульсит отравленного животного. Я пытался собраться с силами, но был парализован и опустошен. Все потеряло смысл. Сила разума против меня же и обернулась. Вместо рассеянного мерцания, как это было раньше, мозг созерцал лишь эту немигающую пустоту.
Зря они не повторили штурм: со мной, обессиленным, уже не составляло труда справиться. Так они и добили Карела Вайсмана — теперь-то я знал, что по сравнению с этой бессмысленностью и пустотой вокруг, смерть уже не кажется худшей участью. Жизнь означает желание остаться в теле и цепляться за иллюзии этого тела. Можно конечно наблюдать за своей оболочкой, как астронавты смотрят из космоса на Землю, но тогда какой смысл возвращаться обратно?
Нет, им непременно надо было продолжать наступление. Они, должно быть, решили, что я повторю выбор Карела — самоубийство, но у меня такой соблазн не возникал, поскольку мозг был свободен от неврастении, и ничто не подталкивало к крайности. В минуты опасности только истерические дамочки падают в обморок, женщины с сильным характером знают, что это не выход.
И я подумал: уж если эти твари могут вызвать чувство полной бессмысленности, то сами они должны находиться за пределами этого чувства. Стоило об этом подумать, как силы тут же стали возвращаться. Разумеется, они загнали меня в это состояние, как охотники на черепах норовят перевернуть животное на спину, так и паразиты знают наши наиболее уязвимые места. Но если это так, то скорее всего, ощущение пустоты — просто иллюзия, и они прекрасно это знают. Мой мозг делал все как надо, но допустил ошибку. Неопытного малыша любой взрослый способен напугать. Что стоит свести ребенка с ума, порассказав ему, например, всяких ужасов про Дракулу и Франкенштейна, а заодно — упомянуть о Бухенвальде и Бельзене[13], — пусть знает, что мир еще страшнее, чем литературный вымысел. И в этом смысле взрослый конечно прав, однако он допускает ошибку: такие ужасы как Бухенвальд и Бельзен не составляют обязательную часть Вселенной, и будь человечество чуть-чуть порядочней, их никто бы не позволил. А может, и меня паразиты просто запугивают, рассчитывая на невежество? Похоже, я был прав в своих рассуждениях: наша жизнестойкость зависит от разных иллюзорных «подпорок». Но в таком случае ребенок может перестать верить в непогрешимость своих родителей, не переставая при этом любить их. Иными словами, реальность любви останется, если даже исчезнут иллюзии. И тогда жуткая агония — вернее, жуткое отсутствие агонии, чувство последнего холода и последней реальности не более опасны, чем боль ребенка, когда он упадет и ушибется?
