Она ждала. Господи, ждать было хуже, нежели терпеть боль. «Отвлекись от всего этого, Георгина, отвлекись. Давай. Вернись назад к Мартину, к Энджи, вспоминай, что там было, в чем там было дело?»
— Тужьтесь! Тужьтесь, ну же!
Она принялась тужиться. Теперь пошло легче. Она вдруг почувствовала себя очень сильной. В перерывах между схватками она пребывала в каком-то странном состоянии: ей казалось, что во всем мире есть только она одна, она сама и ее ребенок, борющийся сейчас за то, чтобы вырваться из нее; нет, двое — ребенок и боль; и она уже чувствовала, была совершенно уверена, что все закончится благополучно. Вот снова приступ боли, и еще одна передышка. Вернемся к своим мыслям. Мартин. Энджи. Голос Энджи: «По-моему, он был влюблен в твою маму».
Мартин. Дочери. Отцы. Снова боль: теперь она чувствовала, что головка малыша вошла в проход и давит, раздвигает его. Молодой врач был явно доволен и улыбался ей. Почему-то он вдруг ей понравился, и она тоже улыбнулась ему в ответ.
— Головка уже показалась, — проговорил врач. — При следующей схватке весь будет здесь.
Отдохнем. Будет здесь. Будет здесь. Сын. А может быть, дочка. Мартин. Любил твою маму. Нет, что-то еще. О господи, опять боль, так что же это было, что это было, толкай, Георгина, толкай, да, вспомнила, вот оно, точно вспомнила, имя, имя Мартина, его второе имя, русское имя, как же оно? Егор. Да, верно, Егор, русский эквивалент Джорджа. Мартин, отцы, дочери, любовь, Джордж, тужься-ка еще разочек, тужься, Джордж, да, да, точно, именно так, Джордж, Джордж, Джорджи.
И, с торжествующим криком вытолкнув в мир своего сына, улыбаясь и плача, Георгина наконец почувствовала и поняла, поняла окончательно и без малейших сомнений, кто же все-таки был ее настоящим отцом.
Вирджиния, 1964
Единственное, чего ей хотелось, так это показать ему ребенка. Он звонил ей, рвался приехать прямо в тот день, когда родилась девочка, но она сказала, чтобы он не приезжал. Это было бы слишком рискованно, очень уж странно выглядело бы его появление. Придется подождать. И ему, и ей: им обоим придется подождать.
Прошло четыре дня, прежде чем он наконец приехал. Четыре бесконечных счастливых дня нетерпеливого ожидания. Он стеснялся, мучительно стеснялся, почти не поднимал глаз на нее; в руках у него была огромная охапка ярко-розовых пионов.
— Жаль, что не розы, — проговорил он. — Но у Катрионы они еще не распустились. Да она бы могла и заметить, если бы я их срезал. Как ты себя чувствуешь?
