Она смотрела на Кендрика и пыталась представить себе — и сопереживать вместе с ним — ужасающее, щемящее душу горе его последнего прощания с отцом; во время приема после похорон Кендрик избегал ее; Георгина понимала: он боится, что даже если просто подойдет поздороваться, то все так долго подавлявшиеся чувства могут внезапно выплеснуться наружу. Но потом, когда гости разъехались, Энджи в одиночестве ушла к церкви, а Шарлотта собирала своих, чтобы всем вместе возвращаться в Хартест, Кендрик подошел к Георгине и сказал:
— Останься, пожалуйста.
Она кивнула, предупредила Шарлотту, поцеловала отца и вернулась в опустевшую гостиную «Монастырских ключей»; Кендрик вошел за ней следом и закрыл дверь.
— Ну что ж, — спросил он; противоречивые чувства переполняли его, и от этого он был скован и держался напряженно, — как ты?
— Хорошо, — ответила она. — А ты?
— Тоже. Вот. — Он кивнул. Они оба замолчали.
— Мне так жаль твоего отца, — проговорила она, — очень жаль.
— Да. Но так для него определенно лучше.
— Да. Наверное, лучше.
— Я соскучился по тебе, — сказал он вдруг.
— И я по тебе тоже соскучилась.
— Я… мне жаль, что все так получилось.
В его словах прозвучала какая-то решительность, окончательность; Георгина, в общем-то ожидавшая с его стороны какого-либо жеста или слова, которые могли бы подсказать, что он хоть немного отступает от всего сказанного им ранее, выжидательно смотрела на него.
— Да. Мне тоже жаль.
— Я просто чувствовал… ну…
— По-моему, я знаю, что ты чувствовал, Кендрик. Ты это высказал тогда очень ясно.
— Для меня это было важно.
— Что было для тебя важно? — Она ощутила, как в ней пробуждаются и начинают нарастать все ненужные сейчас отрицательные, враждебные эмоции и упрямство, такие же, как в ту кошмарную ночь в мае.
— Чтобы я… чтобы мы… ну, чтобы мы прежде всего поняли друг друга.
— Безотносительно ко всему остальному?
— Да, безотносительно. Жить можно только так, Георгина. И нашу совместную жизнь я себе представляю только таким образом.
— Ну что ж, — проговорила она, решительно загоняя вглубь огромный ком, очень больно вставший у нее в горле, — тогда, пожалуй, и к лучшему, что у нас не будет никакой совместной жизни, правда? Раз уж мы не можем договориться с тобой о чем-то столь важном. Имеющем такое принципиальное значение.
— Да, пожалуй, — тихо ответил он. — Значит, ты продолжаешь думать так же, как и тогда?
Георгина молча смотрела на него. Последние пять месяцев, с их странной смесью счастья и горя, одиночества, мужества, которое она в себе открыла, и страха перед тем, что может ждать ее в будущем, — эти пять месяцев мгновенно промелькнули у нее перед глазами. Она подняла взгляд на Кендрика, которого так любила, и больше всего на свете ей захотелось сейчас рассказать ему о том, что произошло за эти месяцы, поделиться с ним теми чувствами, которые на самом деле владели ею. Она подошла к окну и стала вглядываться в темноту, стараясь найти нужные слова, составить нужные фразы. Молчание затягивалось; первым его нарушил Кендрик.
