— Правила… Господи, как это грустно… Я-то думала, вы ожили, мсье Войтич, но нет, вы безнадежно мертвы. Вы не заслуживаете того, чтобы встретить в коридоре такую красивую девушку, как я. — Вот, глядите!..
И она щедро распахнула свое полотенце, чтобы доконать старика, потом стянула его подмышками еще туже, чем прежде, прошла мимо так близко, что чуть не растрепала усы балканца, и захлопнула за собой дверь. Правда, не слишком свирепо, потому что петли и без того сильно пострадали.
— Заткнись, наконец, паразит несчастный! Ты меня уже достал!..
Пес даже не обиделся на ее грубость, до того был счастлив, что она наконец вернулась к нему.
Этой ночью Гаранс Ларьо не спала, она, можно сказать, перерождалась.
Ей было двадцать три года и семь месяцев. Она жила в комнатушке, какие обычно снимают студенты, хотя давно уже нигде не училась. Пока она еще не хвасталась этим обстоятельством, но на факультете ее не видели с незапамятных времен… Она была так называемой «вечной стажеркой» — иными словами, работала задарма и позволяла ездить на себе всем кому не лень. В настоящий момент она служила в некой галерее современного искусства. Звучит гордо, а на деле — то еще дерьмо. Две трети своей жизни она проводила в подвале, пялясь на экран, в окружении всяческой мазни, от которой слезились глаза. Когда она не разбирала архивы (проще говоря, не занималась уборкой), ей приходилось дежурить на вернисажах в роли девочки на побегушках. Ее непосредственный начальник был вполне мил, но не семи пядей во лбу, а командовала ими главная шефиня — тощая дылда, умная, но высокомерная. Или, точнее, слегка высокомерная, то есть с налетом презрения, а хуже этого ничего нет. При каждой встрече эта дама спрашивала, как ее зовут («извини, милочка, но здесь столько стажеров мелькает, разве всех упомнишь…»), и никогда не упускала случая проблеять свою излюбленную цитату: «Подумаешь, кислая обстановка… Это не причина, чтобы строить кислую физиономию!»[95] Ладно, один раз сказала, ну два, ну так уж и быть, три, но сколько можно, тошнит уже! Тьфу!.. В конце концов, когда-нибудь она ей так и отрежет: «Меня уже тошнит от вашего „Северного отеля“!» За работу ей платили талонами на обед и проездным билетом Navigo, но поскольку передвигалась она исключительно пешком или на велосипеде, а талоны на питание ненавидела — они напоминали ей Оккупацию, — то она перепродавала все это девице-официантке из пивной, где сама подхалтуривала по выходным, убирая со столов перед тем, как сесть за покер. В результате от нее не воняло горелым маслом, а пахло потом. Вот такой интересный жизненный выбор. Она играла азартно, забывая все на свете, и так уже больше года. Ей всегда везло в карты; вдобавок это было менее утомительно, чем работа в ресторане, даже если и длилось гораздо дольше. Вместо того чтобы вернуть хозяину казенный фартук, составить стулья в зале и уйти домой в два часа ночи, она покидала игорный стол часам к пяти утра, с заплывшими глазами, едким запахом изо рта и взвинченными нервами. Зато возвращение в людском потоке, по парижским предрассветным улицам с лихвой компенсировало все остальное в ее жизни… Всякий раз ей чудилось, будто она неспешно плывет по течению в сторону дома, и иногда ей удавалось сделать по дороге чудесные снимки.
