И испражнения птиц-крикунов
с глазами белыми.
И я блуждал, в то время как сквозь мои
соединения хрупкие
Утопленники опускались спать,
пятясь задом!
Теперь я корабль, затерянный
под волосами бухточек,
Заброшенный ураганом в эфир
без птиц,
Я, которому Мониторы и парусники
Ганзейские
Не выудили каркас пьяный из воды;
Свободному, дымящему, воспарившему
из туманов фиолетовых,
Мне, кто дырявил небо, рдеющее,
словно стену,
Нести конфитюр (засахаренный изыск)
хорошим поэтам
Из лишайников солнца и соплей
лазури;
Кто курсировал, пятная полулуночками
электрическими
Настил крупноячеистой сети,
эскортируемый морскими коньками
чёрными,
Когда июли крушили, словно ударами
дубин
Небеса ультрамариновые в пылающих
воронках;
Я, который трепетал, чувствуя оханье
в пятидесяти лье
Дороги бегемотов и Мальстромы
плотные,
Вечный соглядатай неподвижностей
голубых,
Я скучал о Европе в древних парапетах.
Я видел архипелаги ошеломительные
и острова,
В которых небеса разверзались
мореплавателю:
–Не в такие ли ночи бездонные,
ты спишь изгнанная,
Миллион птиц золотых, о, будущая
Мощь?
Но, правда, я слишком много плакал!
Рассветы душераздирающи,
Луна совсем свирепа и солнце
полностью горестно.
Горчайшая любовь меня раздула
оцепенениями упоительными,
О, как мой киль трещит!
О, как я окрылён морем!
И если я пожелаю воды Европы,
этой лужи,
Чёрной и холодной, где к сумеркам
благоуханным
Ребёнок на корточках, полный грусти,
пускает
Кораблик хрупкий, словно майская
бабочка.
Я после не смогу более купаться
в вашей истоме, о, волны,
Похищать их скорость у носителей
хлопка,
Ни пересекаться с надменностью
знамён и флагов,
Ни проплывать под глазами ужасными
мостов.
