При этом факт биографии может быть неполон, сокрыт и даже фальсифицирован, поскольку он – всегда факт частной жизни художника, проживаемой им для себя, в себе. Факт частной жизни, даже представляя собой деятельность, значимую для всех, не отчуждается от субъекта, в отличие от факта творчества. Подвергаясь оценке, осмыслению извне, факт биографии, тем не менее, всегда пребывает в сфере внутренней жизни субъекта. Он дискретен, фрагментарен, предельно субъективен.
Факт творчества, например поэтический текст, отличается высокой степенью художественной объективации. Разумеется, художественный текст можно интерпретировать с разных позиций, однако он изначально открыт читателю, поскольку создаётся для читателя, нацелен на общение с ним, коммуникативен по своей природе. Всякого рода трансформации и искажения, которым текст подвергается в процессе коммуникации с читателем, всегда могут быть исправлены, поскольку текст как объективная художественная реальность стоит в числителе толкования, определяя его знаменатель.
Исследование жизни Рембо во французском литературоведении привело к созданию мифа о поэте, чему отчасти способствовало естественное стремление близких ему людей сохранить светлую память о недавно ушедшем родном человеке. Это определяло умолчания и сокрытие фактов биографии. Однако вышесказанное позволяет сделать вывод, что здесь-то и возникал заколдованный круг: бытовая жизнь Рембо при всей её эпатажности была весьма сильно дистанцирована от жизни его мятежного духа. А поскольку его поэзия – творение чистого духа, то, может быть, и искать её понимание нужно в ней самой, а не в биографических фактах? То есть следует обратиться к текстам поэта, к онтологии его поэтического слова. Однако читать гения – непростое дело, особенно на иностранном языке. Здесь возникает комплекс проблем, связанных с пониманием прочитанного текста. К проблеме чтения стихотворений Артюра Рембо в оригинале обратимся в следующей главе.
Действительно, живое слово Артюра Рембо чрезвычайно подвижно, что придаёт его стихотворным текстам стремительную лёгкость. Слово Рембо убегает и улетает особенно быстро при переводе его стихотворений на русский язык. Как понять это убегающее и улетающее слово Артюра Рембо? Как уловить в движении поэтического слова его сущностную соотнесённость с бытийной реалией? Ответ на этот вопрос прямым образом связан с герменевтикой.
Прежде всего определимся в понимании методологического постулата: «Автор умер – да здравствует читатель». Данная позиция не только яркая метафора, но имеет и вполне прямой смысл, поскольку речь идёт о чтении классики XIX века, и автор, действительно, уже умер, а читатель здравствует. Тексты, получившие титул классических, давно стали всеобщим читательским достоянием, а их автор не защищён в случае неадекватной трактовки своего наследия поправками авторского комментария: понимание классики полностью зависит от того, как её понимает читатель. Обретя статус классика, монументализируясь, автор в то же время становится фигурой страдательной: каждая его мысль, каждое слово, каждое словосочетание начинают обретать всё большее значение не только в пределах текста, но и в читательской интерпретации. Бессмертие всё более отчуждает автора от собственного текста: процесс чтения его произведений становится всё менее защищённым от субъективного толкования их смысла читателем, которое транслируется как объективное авторское мировидение. Именно здесь находится источник школярских формул: «автор хотел сказать». Однако автор не просто имел намерение сказать
