Но он медлил, обхватив ее нежным объятием. У него была гладкая кожа с тонким запахом кардамона. Она гладила его, потом принялась щекотать. Оказалось, он страшно боится щекотки. Притворяясь сердитым, он краснел, как мальчишка.
— Разве у вас принято заниматься любовью в одежде? — шутливо спросила она. — Мусульманин не должен быть голым?
— Я же признался тебе, что я трус, — пробормотал он в ответ.
— Не похоже! — смеялась она.
Наконец под угрозой щекотки он разделся, и она прильнула к нему. Странно, она так мечтала об этом, но сейчас она чувствовала смутное разочарование: все было не так, как ей грезилось. Ее тело, не забывшее за прошедшие годы Деметрия, не отзывалось на призывы незнакомого тела. Она чуть не заплакала от досады: и согрешить-то толком не может!
Они безуспешно пытались приладиться друг к другу, но их ноги и руки невольно сопротивлялись и мешали тому, к чему оба стремились. И вдруг ей предстал весь комизм ситуации, и ее разобрал безудержный смех. Ее смех заразил и его, и вот они оба, глядя друг на друга, покатились со смеху, который делался все более неудержимым, потому что они оба пытались его сдержать и жестами остановить друг друга. Они хохотали до слез. И вдруг все самой собой получилось!
На миг ей показалось, что с нею Деметрий. Но накатила волна, и она унесла ее в рай с Исмаилом. Она смотрела в его глаза и видела, как исчезают в них искорки смеха и разгорается страсть. Это было блаженство.
Вспоминая потом, она думала, кто охранял их в тот день — Бог или дьявол? Но никто не пришел ее звать к королеве. Служанка не явилась помогать ей с уборкой. Никто не потревожил их. Они были вдвоем, будто на вершине неприступной горы.
Аспасия с радостью нежилась бы до темноты в постели, уютно устроившись в его объятиях. Но даже влюбленные — рабы времени. Она выскользнула из его рук. Он не пытался ее удержать. Он смотрел, как она плещется в тазу, и вспыхивал каждый раз, когда чувствовал ее взгляд на своем теле. Пока она одевалась, он тщательно вымылся с головы до ног.
Он не разрешил ей помочь ему одеться. Так не положено, заявил он, надменный, каким мог быть только он, Исмаил. Запахло ссорой. Но она прикусила язычок, позволив ему тешить свою гордость. Он облачился в свои многочисленные одежды, плотно намотал тюрбан и, наконец, предстал, словно в доспехах, настоящим шедевром величественного безразличия.
Но теперь-то она его знала. На прощанье она поцеловала его в ладонь, чтобы он взял ее поцелуй с собой: причуда, которую он принял серьезно. Он попрощался с ней торжественно. Он поцеловал ее в губы и сказал:
