Они звучали сдержанно. Но разговор шел не дружеский.
Феофано сидела неподвижно, даже когда ссорящиеся влетели в комнату и оказались перед ней. Впереди был Оттон. Без короны, придворное платье заменила простая туника, которую он обычно носил дома; лицо его пылало. Он остановился посреди комнаты и резко обернулся.
— Нет, нет, нет! Ты понимаешь? Нет!
Императрица Аделаида вышла следом, совершенно не обращая внимания на то, что кто-то может слышать их спор. Она была выше и массивней своего сына. Она грозно нависала над ним.
— Ты не послушаешься своей матери?
Оттон покачнулся, словно от удара, но устоял.
— Ты моя мать. Но я император.
— По какому праву?
Она повторила слова Генриха прямо в лицо Оттону. Он побелел.
Феофано поднялась. Она делала это медленно, чтобы привлечь к себе все взгляды. Так обучают византийских цариц. Напрасно: эти двое не замечали никого, кроме себя. Но в ее арсенале было и другое оружие. Она сказала:
— Добрый вечер, мой господин и моя госпожа.
Оттон вздрогнул, как олень. Аделаида обратила всю силу своего гнева против Феофано.
— Конечно, это добрый для тебя день, лишивший моего сына последнего разума.
Феофано подняла бровь.
— И как же, по-вашему, это мне удалось?
— Она тут ни при чем! — У Оттона был такой вид, как будто он готов кого-нибудь прикончить. — Моя госпожа тут ни при чем! Это ты готова лишить меня трона и посадить на него двоюродного братца!
Аделаида внезапно остыла.
— Может быть, он и заслуживает этого. Разве ты совершил что-нибудь, достойное твоего отца?
Что бы там ни было, Оттон был ее сыном. Он тоже остыл, остыл и успокоился.
— Это изменнические слова.
— Это правдивые слова, — сказала она. — Здесь не твоя любимая Византия. У нас не бывает династий. Трон достается тому, кто больше всех достоин занять его.
Оттон засмеялся резким, почти истеричным смехом.
— Сколько же заплатил тебе братец, чтобы ты предала собственного сына? Или это просто ядовитая ревность, поскольку моя жена — моя императрица, и ее советы достойны внимания?
На щеках Аделаиды запылали безобразно яркие пятна.
— Значит, ты не сделаешь, как я прошу?
— Я не откажусь от моей императрицы, сколько бы дочерей она ни принесла мне. Я не буду твоей игрушкой, не буду плясать под твою дудку. Хотя ты мне и мать, — сказал Оттон.
Феофано слушала с завидным самообладанием. Она прекрасно знала, чего добивается Аделаида от сына: у нее везде были свои глаза и уши. Она также прекрасно знала, что мать-императрица просила за мятежников, уговаривая сына вернуть Сварливому его герцогство. Может быть, Аделаида действительно верила, что иначе мира в королевстве не добиться. Конечно, ее неприязнь к Феофано выросла уже почти до ненависти, ненависти, вскормленной острой ревностью, поскольку Феофано не нуждалась в чьих-либо советах и учила Оттона поступать так же.
