, наверное, тек сок. Но увидеть ее Башенину со своего сиденья было не с руки, а вперед она не выскакивала, от самого аэродрома, как и положено истребителям прикрытия, шла вместе со всеми позади. Правда, один раз — это еще как только истребители пристроились к ним — один из «яков» на какой-то миг вдруг вырвался вперед и отчаянно покачал крыльями буквально под носом у самолета командира звена Кривощекова. Но это, как Башенин понял, была не Нина Скоромная: у Нининого «яка» кок винта, как всем в полку уже было известно, был белый, а у этого — красный. А потом Нина Скоромная, как тоже было всем известно, шла вместе со своим командиром эскадрильи особняком, метров на шестьсот-восемьсот выше — там с командиром и двумя ведомыми они составляли так называемую ударную группу, — а этот, выскочивший вперед, был явно из группы непосредственного прикрытия, скорее всего — один из многочисленных дружков Кривощекова, потому что не кто иной, как Кривощеков, ответил ему тоже покачиванием крыльев.
Когда линия фронта, сохранившая на этот раз покорность до конца, не сделавшая даже попытки пошевелить стволами зенитных орудий, осталась позади, с флагмана передали данные для бомбометания. Башенин любил этот момент, всегда воспринимал его как начало того, ради чего затевался вылет. Когда же спустя немного командир повернул полк влево, чтобы идти теперь к аэродрому напрямую, в открытую, а не ломаным маршрутом, как до этого, так как таиться теперь уже не было смысла, он уже не вытерпел и с многозначительностью обернулся к Овсянникову, как бы приглашая его разделить радость по поводу того, что еще совсем немного и они смогут отыграться за вчерашнее сполна. Переход линии фронта, по-прежнему плотно сомкнутый строй машин, яростный рев моторов уже до отказа зарядили его той холодной решимостью, при которой он не мог теперь ни о чем другом думать, как только об этом самом аэродроме, не мог не представлять, с каким удовольствием он увидит его в дымных разрывах бомб. Все же остальное сейчас для него уже не имело значения либо казалось мелким, незначительным, в том числе и собственная безопасность. Появись, казалось, сейчас у них в хвосте «мессершмитты» или открой огонь зенитки, он и бровью бы, верно, не повел, продолжал бы сидеть все так же вот прямо, устремив полный ожидания взгляд вперед на клубившуюся там, у горизонта, землю. Страха сейчас, в эти минуты, когда все в нем было натянуто как струна, хотя он и оставался внешне почти невозмутимым, он не ощущал, весь запас страха, какой у него был, он, видать, израсходовал еще вчера, под дулами тех шести «мессеров», на сегодня страха уже не оставалось. Единственное, что еще его сейчас немножко время от времени беспокоило, так это возможное появление в районе аэродрома облаков — чем-чем, а вот облаками он был сыт по горло еще со вчерашнего, он еще вчера нагляделся на них до того, что и сейчас при одной лишь мысли о них он морщил лицо, словно хватил уксусу. Но облаков, слава богу, нигде пока — ни впереди по курсу самолета, ни справа, ни слева по борту — не было и, похоже, не ожидалось, и он, убедив себя, что с этой стороны опасаться, пожалуй, нечего, успокоился окончательно.
