. И вот, вместо того чтобы тут же прекратить разворот влево, который он начал сразу же на выводе из пикирования, и бросить самолет в обратную сторону, как раз на эти самые разрывы, он опять, видать, по инерции крутанул штурвал влево. А сообразив, что делает не то что надо, что уж сейчас-то их продырявят наверняка, заработал штурвалом и педалями в обратную сторону, да с таким остервенением, что, казалось, и штурвал, и пол в кабине не выдержат. Но опасность от этого все равно не уменьшилась. Едва самолет, задрав теперь кверху левое крыло, послушался руля поворота и отворотил нос вправо, как рой раскаленных шаров полоснул уже слева, причем теперь уже настолько близко, что Башенину, еще не успевшему прийти в себя окончательно, показалось, что он даже услышал, как эти раскаленные шары яростно зашипели, раздирая плотную сетку дождя, и гасли уже много дальше. Затем закраснело впереди и чуть правее, затем внизу, буквально под плексигласовым полом кабины, и пол от этого тут же порозовел, грозя вот-вот вздуться и с треском разлететься на осколки. Это уже было опасней некуда, и Башенин опять похолодел, понимая, что уже сейчас-то им определенно несдобровать, но что-либо сделать в этот миг не мог, кроме как только продолжать, раз уж больше ничего другого не оставалось, упрямо выворачивать штурвал вправо да по инерции давить взмокшей ладонью на секторы газа, хотя они и были даны до отказа. Ну и еще что он мог делать в этот миг, так это разве молить бога, чтобы поскорее проскочить это гиблое место и никогда в жизни больше не видеть этих красных шаров. Но самолет, как назло, не хотел увеличивать скорость, хотя и продолжал идти с опущенным носом, он словно смирился с неизбежным концом и тянул к этому концу экипаж. В то время как красные шары эрликонов входили в раж, обещая в каждое следующее мгновенье устроить уже настоящий, во все небо, фейерверк, самолет, как чудилось злившемуся на свою беспомощность Башенину, начал, наоборот, сдавать, словно лишился от страха сил, и уже плохо слушался рулей, норовя самовольно выйти из крена и опять лечь на левое крыло. Это тоже было невыносимо — держать в руках штурвал, а чувствовать себя беспомощным и покорно ждать, когда один из этих шаров в конце концов ворвется к тебе в кабину и разнесет тебя со всем, что в ней есть, в клочья. Это тоже рвало Башенину грудь, тоже останавливало дыхание, а когда еще вдобавок где-то в хвосте чудовищно грохотнуло, он обреченно подумал, что самолет либо получил дыру в хвосте, либо остался без килей и надо готовиться прыгать за борт. Но только обернулся в сторону Овсянникова, чтобы убедиться по его виду, что это именно так, как новый рой красных шаров снова полоснул по ним уже так близко, что едва не сорвал с левого крыла элерон
