— Как‑то раз, — рассказал некто из духовных чад Старца, — я привел к батюшке на исповедь своего знакомого. Из исповедальни он вышел сильно разочарованным.
— Больше я сюда не приду, — заявил он мне.
— Почему?
— Сейчас я тебе объясню, — ответил знакомый. — Когда я сказал батюшке, что у меня бывают связи с женщинами, он спросил, сколько мне лет. Я ответил: «Двадцать пять». Тогда он спросил, заметил ли я, как пролетели эти годы. «Нет», — ответил я. «Пройдут еще двадцать пять, а может быть, и еще двадцать пять лет, — продолжил отец Епифаний, — и ты не заметишь, как подойдет смерть. Когда же ты предстанешь пред Христом, Он скажет тебе: «Я пришел на землю и был распят за тебя. А что ты для Меня сделал? Ты сделал свое тело, храм Святого Духа, членами блудницы».
С грустью слушал я рассказ своего знакомого о его беседе со Старцем. В моей голове крепко засела мысль: почему батюшка, всегда такой рассудительный, не смог «подцепить на крючок» моего друга и он ушел разочарованным?
На другой день я рассказал отцу Епифанию о своем смущении.
— Смотри, дитя мое, — сказал он. — Исповедь есть Таинство Покаяния. Это значит, что тот, кто приступает к нему, считает себя достойным смерти, и он с радостью готов принять строгие слова и наставления духовника. Если же кто‑либо не осознает, что значит Таинство, и полагает, что Исповедь — это возможность обсудить с духовником свои трудности, рассказать о своей боли, чтобы услышать слова утешения, или же что исповедь есть нечто подобное встрече с психологом, — тогда все меняется, потому что такой человек не понимает настоящей цели и настоящего смысла этого Таинства. Скажи ему, пусть зайдет ко мне, мы с ним поговорим.
Наконец я нашел своего знакомого. Передав ему свою беседу с отцом Епифанием и предложив снова сходить к нему, я услышал следующий ответ, подтверждающий мудрость батюшки и его правильную позицию:
— Зачем мы пойдем, что мы ему скажем? Он прав. Наша встреча будет бессмысленна, поскольку я не намерен прекратить свои встречи с женщинами.
— Геронда, я ни во что не верю. Какой же мне смысл воздерживаться?
— Да, дитя мое, это совершенно бессмысленно. Без Бога — все позволено. Но скажи мне, ты считаешь меня безумцем?
— Конечно, нет!
— Корыстолюбцем?
— Тоже нет!
— Итак, ты не подозреваешь меня ни в корыстолюбии, ни в глупости. А нет ли у тебя подозрения, что все, чего я придерживаюсь и чему учу, в частности в вопросе о целомудрии, и есть истина?
