— Надеюсь, дефлорировала?
— Если бы, — с горечью воспоминания ответил Люсьен, теперь водитель сам. — В Брюсселе оставила меня в своей квартире, там чулки висели в душе… Представляешь? Они тогда ещё чулки носили… Обычные нейлоновые, но кончил от одного вида. И сбежал, не дождавшись её из Нью-Йорка.
— Куда?
— Следуя потоку, как учит Лао-дзы. Тогда мы все бежали в Амстердам.
— Не в Катманду?
— Это потом. А вы?
— Мы в основном в себя.
— Потому что русские интраверты?
— Потому что дальше СССР нам было не убежать.
— Ты же сумел.
— Когда? Когда, Люсьен? Земную жизнь пройдя до половины…
— Лучше поздно, чем никогда.
— А вот не знаю…
Рожь не рожь — тучно колосится всё на местах рождественского сюжета.
Лето.
Июль…
Странно впасть в меланхолию — ведь не Россия пролетает мимо. Но без анестезии тянет из-под кожи этот вид саднящую нить ностальгии по изобильно-захолустной окраине — будто сам он родом отсюда, из этой самой ржи без пропасти, и в детстве радио пело не про «могучую, кипучую, никем не победимую», а приторным голосом Шарля Трене, которого так извращённо любит авангардистка Констанс:
Douce France, cher pays de mon enfance…
[24]Франция, колыбель. А разве нет? Разве не здесь он, Алексей, родился, сбросив опыт небытия и начав отсчёт с нуля? Колыбель и могила, куда, Владимир Семёнович, так и сойти мне подростком, поскольку при таком отставании от них не дожить уже до зрелости… Пускай. Сбежим. Эмигрируем. Регрессируем! Снова начнём и подохнем, как дети — в Крестовом исходе сверхдержавы на Запад. Впадём в парадиз. Посреди обречённой этой жизни внезапно и вновь — douce France! Инфантильный оазис, остров детства России… Мерси.
— Вот и граница, — сказал Люсьен.
— Уже?
Слева по дороге возник пограничный пункт, при виде которого майка стала липнуть к груди Алексея. Сбрасывая скорость, Люсьен снял руку и полез за своей carte dʼidentite[25] в куртку у ног, но чёрно-синий пограничник с блестящим от пота лицом отмахнулся белозубо:
— Allez-y, les gars, allez-y…[26]
Машина выползла на ничейный асфальт. Кровь застучала во лбу Алексея, впервые в жизни покинувшего Францию. Отпустили, но впустят ли…
Розовый, как огромный ребёнок, старик в иноземной зелёной униформе улыбался им навстречу…
Но, может быть, коварно?
6.
Королевство Бельгия.
— Септант, нонант, — сказал Люсьен сварливо.
— Что значит?..
— Так они говорят вместо суасант-дис, катраван-дис… Les cons. [27]
Алексей засмеялся — чисто нервное. Он просто не мог опомниться, и не от счастья противозаконного проникновения, скорей, от ужаса. Он был в сложном и глубоком шоке от попустительства к себе — нарушителю. К себе, частице Целого, блуждающей в отрыве, но воспроизводящей весь наследственный узор преступной ментальности. Может, он не просто эмигрант, а по казённой надобности… Агент? И не пассивного влияния агент — оперативник? Террорист?
