Меня так и подмывало сообщить им о своем решении и я чуть было не поддался искушению. И только сумрачный вид тети Гадилды, которая без всякого аппетита грызла ломтик хлеба, удержал меня от этого. Следует сказать, что нашу поистине спартанскую скудость за столом труднее всего переносить было именно ей. Она терпеть не могла устрицы и никогда их не ела. Что же касается рыбы, то употребление любой ее разновидности самым неприятным образом сказывалось на ее здоровье. Лицо у нее сильно распухало и приобретало желтоватый оттенок залежавшегося в подвале яблока. Поэтому введенная ею экономия вынуждала ее же самое жить почти исключительно на одном хлебе. Мне хотелось сказать, что незачем ей и матери морить себя голодом и откладывать деньги для меня, так как я не собираюсь служить при дворе. Но мы уже столько раз спорили по этому поводу! Мое часто повторяемое желание стать капитаном, как и мой уже десять лет в бозе почивший отец, заставляло тетушку морщиться так, будто ее вынуждали отведать столь ненавистных ей устриц. Любое упоминание о море о моряках выводило ее из себя. Она гневно удалялась из комнаты и на ее бледном лице отражались горечь и презрение, которые она неизменно испытывала при мысли о неравном браке младшей дочери сэра Людара Пири. Мой отец командовал кораблем, который согласно указу короля снарядил наш город для участия в сражении против испанской Армады. Он был отличным моряком и пользовался уважением горожан, избравших его старшим членом магистрата. Я ревниво относился к его памяти, ибо он был отважным и справедливым человеком и как я уже говорил, пользовался всеобщим уважением. Исключение составляли лишь члены семьи моей матери.
Отлично понимая, что откровенность вряд ли принесет мне пользу, я замолчал и занялся своими устрицами.
Моя мать, единственная из нас ужинала с аппетитом. Во время еды она задала мне несколько вопросов, касавшихся сэра Бартлеми Лэдланда. Заметил ли он меня, когда проезжал мимо холма? Сказал ли что-нибудь? И был ли на нем его темно-синий плащ с горностаевым воротником?
— Ну разумеется, он не видел меня, — несколько раздраженно ответил я. Вопрос этот вернул меня к недавним событиям, и я начал с энтузиазмом описывать наряд Джона Уорда.
— Ты бы только посмотрела на него, мама! Один только камзол обошелся ему в двенадцать фунтов. Так сказал мне Джор Сноуд. Шляпа у него испанская и стоит она шестьдесят шиллингов без плюмажа. И трико у него не морщит на коленях как у меня. Мне бы хотелось…
