Левая опущенная рука кадета вылезла из-под полы шинели и вместе с билетом тащит с собой и пакет с уткой.
— Это что у тебя?
— У…
Почему-то ужасно стыдно, что вот явился в корпус с жарким, — значит, дома на положении маленького, пичкают. Ведь говорил же, право, маме: не надо, не надо! Так нет — вечно одно и то же: «А вдруг ты захочешь вечером кушать?» О Господи!
— Э? — это опять Ботт.
Пересилив себя и мужественно, громко:
— Утка, господин полковник!
— Утка?.. — Ботт делает большие глаза; левый ус лезет вверх; левый глаз шутовски закрывается; рожа. Потому-то именно, беззлобно, для всего корпуса Ботт — Рожа…
— А почему утка не крякает? Э?..
Чуть не плача:
— Она же жареная, господин полковник!
— Ага! — Ботт серьезен. Ботт снова воспитатель, но у этого доброго чудака есть в запасе еще одна выходка, — командным басом, на всю роту:
— Кррру-гом! Бе-гом… арррш!
Ать-два — щелкает каблуками Ртищев и пулей вылетает из дежурной комнаты, где, страшно довольный собой, Ботт принимается за казенный ужин.
III
Весь второй этаж — спальня роты. Кадеты не любят, когда говорят дортуар: «Мы не институтки!» Полуторааршинные внутренние капитальные стены продолблены арками, — вся спальня как бы одна огромная комната. В конце спальни, смежном с образным залом второй роты, — большой квадратный покой, в который выходят двери умывалки и уборной. Здесь по ночам работает старик-портной, починяющий кадетскую одежду. Штаны и мундиры, нуждающиеся в починке, кадеты бросают ж подоконник. На нем по ночам горит керосиновая лампочка, и перед ним — сгорбленный старик-швец, человек строптивый, суровый: «Вам бы из железа носить брюки, а не из сукна! Вчера чинил, а он опять порвал!» — «Не твое дело, дурак, разговаривать!» — «Сам дурак!»
Из этой же комнаты будят кадет по утрам барабан или труба попеременно. Неприятное соседство для трех кадет, что спят на койках, нарочито поставленных в этом покое, — в непосредственной близости от «нужного места». От этих кроватей всегда — тонкий и острый запашок. Мальчишек, вынужденных в силу своего детского греха спать на этих койках, кадеты презирают и поколачивают. Всех, кроме одного…
Но всё это важно лишь для дальнейшего. Ртищев никакого отношения к этому стыдному месту не имеет. Он уже среди кроватей своего отделения — у себя. Торопливо сброшенную отпускную форму уносит отделенский дядька Кубликов. Ртищев в окружении одноклассников.
— Сыч (необидная кличка, ибо есть еще и вторая, обидная), что-нибудь принес пожрать? Пуншевые карамельки? За пять карамелек я дам тебе гвардейскую офицерскую пуговицу с накладным орлом, — это предлагает Семеняко, кубанский казачонок, непревзойденный рекордсмен в пуговичной игре. Обжора Броневский уже учуял запах съестного.
