Зыбин умолк, несколько стыдясь всего, что он наговорил. Ни дыхания. Мертвая тишина в классе. И вот — шумный вздох с Камчатки.
— Это я, каспадин капитан!..
Зыбин не поверил глазам: Карачьянц, бестолковый, малоуспешный, но всегда такой солидный и благонравный?.. Карачьянц, который давно перерос детские шалости?
— Ты? Ну как тебе не стыдно? Посмотри на себя: ведь борода растет!
Легкое движение в классе. Карачьянц, с мукой в голосе:
— Я… брызгался.
Зыбин, классу:
— А кто пол натер мылом?
Карачьянц:
— Салом. Я.
— Врешь! По глазам вижу — врешь.
— Зачем по глазам вижу? Нэт! В моих глазах только один груст.
— Я тебе дам груст. Зачем чужую вину на себя принимаешь? Ведь тебя исключат!
— Всё равно. Нэ могу больше!
В заднем ряду парт, стукнув откидной дощечкой, медленно поднимался барон Таубе. Встал, вытянулся. Тотчас же с нервной поспешностью вскочил и вытянулся его однопартник Дорошкевич, бледный как стена.
Голубые глаза Таубе смотрели дерзко.
— Пол натер салом я, господин капитан.
— Ты?.. Я так и знал. — Ничего Зыбин не знал, просто так это у него вырвалось. — Барон… сын командира полка… как полотер, натирает пол мылом!.. Стыд!
Полотеры, господин капитан, натирают полы воском.
— Молчать!.. Срам, позор укрываться за спиной другого!..
Таубе глядел дерзко. В серых глазах его был вызов. Он даже
пожал плечами.
— Ни я, ни Дорошкевич… Мы и не думали укрываться… Так вышло.
— Почему «так вышло»?
— Спросите у Карачьянца…
— Карачьянц!
— Нэ могу больше!
И Зыбин растерялся. В отделении происходило нечто, чего он не мог понять, уяснить себе. История с немцем втягивалась в какой-то сложный, запутанный узел. «Будь проклят этот Тицнер!» — подумал воспитатель, соображая, как ему поступить. А тут еще жалкий, тонкий, такой совсем щенячий визг забившегося в истерике Лассунского.
V
Первым уроком был Закон Божий, вторым — естественная история, Василий Васильевич Соренко. После Закона Божьего на перемене, Карачьянц принес банку со своей «жяб» с подоконника на кафедру.
Следует пояснить, что кадет, разыскивая в Ботанике (огромный парк корпуса) лягушку, старался угодить преподавателю по особой причине… Дело в том, что в естественно-историческом кабинете, полном чучел, коллекций и приборов, где в стеклянном шкафу-буцке стоял даже человеческий скелет, — в этом кабинете, ключ от которого находился у Василия Васильевича, была… бритва. Какая-никакая, но все-таки бритва, служившая, кажется, для препарирования. Пусть она была тупа и даже ржава — ее можно было направить. И пылкий, истомленный любовью Карачьянц решил эту бритву похитить. План похищения был несложен. После урока естественной истории, в перемену, Карачьянц, следуя за Соренко, понесет в кабинет банку с лягушкой. С ними увяжется Перцев, мастер заговаривать зубы. Перцев разахается перед скелетом, отвлечет внимание препод авателя. Тем временем Карачьянц несколько выдвинет никогда не запиравшийся ящик стола, где валяется бритва, и похитит ее. Даже несмотря на тучу, нависшую над ним, юноша не хотел оставить своего плана. Ведь что там ни будет, а он все-таки сможет — и, быть может, уже в тот же день — предстать пред карие очи очаровательной Мурочки. И предстать не просто, а в ореоле героя роты, принявшего на себя вину своих товарищей, — рыцарем…
