Небо прояснилось, и наконец показалось солнце, как бы вознаграждая Дютертра за его старания. Правда, было слышно, как на холме стучат кирки и лопаты, но к этому стуку уже все привыкли и не обращали на него внимания. Вдруг Амедей, который незадолго до этого исчез и находился среди рабочих, подал условленный сигнал свистком. Дютертр ответил таким же сигналом, означавшим, что все находятся на своих местах; он скомандовал всей группе обернуться, однако при этом взял руку жены и прижал ее к груди, готовый успокоить Олимпию, если неожиданное впечатление сильно взволнует ее. Тут все услышали глухой рев, словно поднялся сильный ветер, потом прозвучало что-то вроде отдаленного грома, и наконец, после того как поспешно убрали последние запруды в резервуаре, вода ринулась вниз, между деревьями, образовав первый каскад, шумный, мутный и немного страшный; вода хлынула в естественную трещину скалы, куда и было направлено ее течение. В первую минуту падение воды было стремительным и увлекло за собой несколько больших камней и молодых деревьев, росших близко от внезапно раздвинувшихся берегов; к грохоту воды прибавилось еще торжествующее и радостное «ура», вырвавшееся у нескольких десятков рабочих. Но вскоре вода стала не такой мутной и растеклась по новому руслу, падая серебряной скатертью на омытые склоны и далее, струясь веселым и быстрым ручейком между деревьями парка; ручеек вливался затем в прежнее русло.
Все окрестные жители сбежались к входу в парк посмотреть на чудесное зрелище, все пастухи, находившиеся в округе, собрались на ближних холмах; живописное представление получило и зрителей, и аплодисменты. Дютертр внимательно следил за женой; он держал ее за руку, незаметно щупая пульс. «Если неожиданность, страх или удовольствие причиняют ей боль, значит, это чисто физическое заболевание», — думал он. Это меньше пугало его, чем мысль о том, что ее болезнь имеет психологические причины. Олимпия не вздрогнула, не затрепетала, ей несвойственны были ни трусость, ни жеманство. Напротив, шум, неожиданность и бурный поток воды понравились ей. Ее щеки слегка разрумянились, глаза заблестели; она даже оказалась настолько бодрой, что подбежала поближе к каскаду, как только это стало возможным без риска, что ее заденет падающий камень или дерево.
— Какая прелесть! Какая удачная мысль! — говорила она мужу, все время державшемуся вблизи нее.
— Это твоя мысль. Разве ты не говорила в прошлом году, что здесь не хватало только водопада?
