Впереди уже светился проспект — электрический, а не газовый, и потому казавшийся с линии невероятно ярким и буйным: из зарева света в размытую границу тьмы, беснуясь у крыш и заворачиваясь клубами, летели снег и крошево — редкая, причудливая смесь неустоявшейся погоды… не то мороз, не то и оттепель; не то зима, не то весна…
Зрелище было красивым, но грозным.
Михаил Георгиевич предпочел отвести глаза.
Рядом с другими дом Ямщиковой выделялся фундаментальностью и респектабельностью своих фасадов: и того, что выходил на линию и не был парадным, и того, что выходил на проспект и парадным уж точно был. И всё же это был самый обычный доходный дом, то есть такой, каких в Петербурге — тьма тьмущая, и такой, какие все свои наиболее интересные тайны скрывали в глубине: с дворов, во флигелях, нередко уродливых настолько, что это казалось просто невероятным.
Дом Ямщиковой поражал не только фундаментальностью фасадов, придававших ему на удивление барственный вид на фоне более скромных соседей, но и своими размерами. По существу, этот дом занимал не один, а сразу несколько участков, каким-то чудом перешедших в руки одного застройщика. Но если по фасадам с линии и проспекта это еще и не было настолько очевидно, то со двора — а точнее, с множества объединенных запутанными переходами дворов — это становилось совершенно ясно.
Когда-то на месте дома стояли пять или шесть других домов — каждый со своим собственным двором и своими собственными флигелями. Когда же участки оказались в одном владении, дома были снесены. Застройщик объединил участки, но сложную сеть дворов трогать не стал: все они в итоге оказались буквально заполонены множеством пристроек, каких-то бараков — иначе эти вытянутые одноэтажные строения и не назвать, — многоэтажных флигелей с очевидно крошечными комнатушками и низкими потолками: если с фасадов дом Ямщиковой был пятиэтажным, считая за отдельный и цокольный, отданный под торговлю, этаж, то флигеля — а ни с проспекта, ни с линии их видно не было — имели по семь, а то и по восемь этажей, каждый из которых насквозь прорезывался длиннющим коридором.
Трудно сказать, какая часть владения приносила больше дохода: «лицевая» — с магазинами и недешевыми «барскими» апартаментами — или «дворовая», с муравейником различных служб и запахом бедноты. Но не этот — сам по себе вполне интересный — вопрос волновал Михаила Георгиевича, когда он, наконец, подошел к известнейшему дому линии. Михаил Георгиевич думал о другом.
