Герцог двумя руками обхватил голову дочери и повернул ее лицом к свету. Его пальцы были мозолистыми, как у всякого, кому приходится фехтовать, и горячими, но от прикосновения к щеке холодного перстня-печатки девочка вздрогнула. И все же она решилась взглянуть на него и увидела лишенное всякого выражения лицо с глазами, пристально изучающими ее.
— Господи святый! — он вдруг резко оттолкнул ее от себя, вернулся к столу, схватил кубок и осушил его до дна. — Боже! Никогда не предполагал, что когда-нибудь вновь увижу эти глаза!
Магдален, не понимая, в чем дело, в чем она виновата, задрожала от ужаса. Но тут к ней подошел де Жерве.
— Подожди снаружи, — шепнул он ей ласково, подталкивая ее между тем к выходу.
— Но что я сделала? — захныкала она. Я не понимаю, что плохого я сделала?
— Абсолютно ничего, — успокоил он ее, выпроводив за дверь и передав часовому. — Поднимись по лестнице и жди!
Де Жерве вернулся к герцогу: голос его звучал глухо, когда он осмелился заговорить с Ланкастером:
— Нехорошо получилось, милорд. Она же всего лишь ребенок!
— Ребенок Изольды! — брызгая слюной, прошипел тот. — Ребенок вероломной шлюхи-убийцы! Да будет проклята ее душа! Или вы полагаете, что результат мог быть иным? Нет, милорд, шлюхи рождают шлюх!
— Нельзя грехи матери возлагать на ребенка, тем более, девочка в глаза ее не видела, — упорно настаивал Гай. — Думать иначе, значит противоречить учению церкви.
— Тебе известно, при каких обстоятельствах родилась эта девчонка. — Герцог трясущейся рукой снова налил вина в кубок, и судорога страдания обезобразила его лицо. — Я своими руками помог этой девчонке покинуть проклятое чрево матери, когда та билась в предсмертной агонии, приняв яд, приготовленный для меня. И после этого вы будете мне говорить о безгреховности рождения?
— Зачем же в таком случае вы обременили себя ответственностью за этого младенца? Пусть бы росла всеми забытым бастардом.
Ланкастер покачал головой.
— Я признал в этом ребенке свое дитя, — произнес он глухим от отвращения к себе голосом. — К тому же комната, где она родилась, и без того пережила слишком много смертей.
Оцепенев, он как будто наяву увидел освещенную тусклым светом келью в Каркассонском монастыре: на пороге — труп зарезанного монаха, на полу — юного оруженосца с кинжалом в груди, и устремленные на него мертвые глаза Изольды де Боргар. Он вновь почувствовал сладкий тошнотворный запах смерти, вспомнил кровь умирающих, смешавшуюся с кровью только народившегося младенца, услышал крики и стоны агонизирующей женщины, которую некогда любил больше жизни и которую убил ее же собственным оружием.
