- Я совсем не хочу, чтобы ты переменилась, - возразил он. - Только...
Она немного подождала, потом сказала:
- Ну же, продолжай, Джейми.
Наконец он выговорил:
- Наверное, я просто не хочу тебя ни с кем делить.
Она не стала притворяться негодующей, не пыталась вкладывать в его слова смысл, которого в них и не было. Но и прямо отвечать не стала. Она сказала:
- Это часть моей жизни, Джейми. Принимай меня такой, как есть. Это ненадолго - поверь, не навсегда. Когда моя искорка погаснет - а это неизбежно, я стану просто супругой судьи. И когда ты, сбросив парик и мантию, придешь домой, я скажу:" - Рада вашему возвращению милорд. Надеюсь, приговор сегодня выдался удачный?"
Английские интонации то появлялись, то исчезали в её речи. Они становились заметней, когда она пела, но это было частью её сценического образа.
Они посмеялись над "милордом" и "париком". В ней всегда искрилось веселье, и она готова была им щедро поделиться. Преувеличенный английский акцент, парик и мантия, которых он никогда не надевал... В ней жила постоянная готовность к игре, она...
И вдруг, так порывисто, что его рука стиснула и едва не раздавила стакан, Джеймс Макларен вскочил. Он торопливо вошел в свою спальню и схватил тщательно расправленный листок. Он напряженно всмотрелся в строчки и перечитал их ещё раз.
На мгновение ему показалось, что в этой записке Люсиль Макларен адресовала своему мужу всего одно слово. Странное, неправильное слово.
II
Бернард Симмонс перечислил ещё раз ( специально для лейтенанта Джона Стейна и детектива 1-го разряда Пола Лейна), чем располагают органы правосудия. Перечислять, чего им не хватает, не было никакого смысла. В их распоряжении имелся основательно остывший труп, в чем не было ровным счетом ничего необычного, так что с ним надлежало обращаться так же, как и с любым другим мертвецом. Кроме того, имелся человек, который вполне мог субботним вечером превратить шестидесятисемилетнего Джефферсона Пейджа в этот вот труп без возраста. Они располагали также показаниями молодой женщины тридцати с небольшим лет, потрясенной и, по-видимому, эмоционально неуравновешенной. Смысл её показаний заключался в том, что Джефферсон Пейдж был убит из ревности человеком по имени Чарльз Холстид.
Располагали они также показаниями троих свидетелей, готовых присягнуть, что в десять часов субботним вечером Чарльз Холстид сидел за своим обычным столиком в "Кафе Блю", более того - что он пришел примерно около восьми и оставался там почти до полуночи, как обычно каждый четверг, пятницу и субботу, за исключением июля, потому что в июле "Кафе Блю" по субботам не работает, и августа, потому что в августе заведение закрывается. "Ле Кафе Блю" находилось на Восточной Пятидесятой; Пейджа застрелили в его доме на Западной Двенадцатой. Они располагали также показаниями супругов, снимавших квартиру на Западной Тринадцатой, окнами в сад Пейджа, что выстрел раздался ровно в десять, едва ли не с последним ударом часов.
