Фрекен. Ах, мальчишки вечно яблоки таскают.
Жан. Это вы только так говорите, а сами меня презираете! Ну да все равно! Как-то раз я пришел в райский сад вместе с матерью, лук полоть. Там, где начинался сад, стоял турецкий павильон в тени жасминов, весь в кустах жимолости. Я не знал, для чего служит этот павильон, но в жизни еще я не видывал такой красоты. В него входили, из него выходили, и однажды дверь оставили открытой. Я проскользнул внутрь и увидел на стенах портреты императоров и королей, а на окнах красные гардины с бахромой – ну, сами понимаете. Я… (отламывает ветку сирени и подает ее фрекен) в замке не бывал, ничего не видел, кроме церкви, но тут было красивей; и куда б ни уносился я потом в мечтах, всегда возвращался обратно – туда. И понемногу мной овладело желание хоть разок увидеть всю эту роскошь – словом, я прокрался туда, смотрел и дивился. И вдруг кто-то входит! Для господ в павильоне был только один выход, ну а для меня сыскался другой, и мне ничего не оставалось, как им воспользоваться!
Фрекен роняет ветку сирени на стол.
Потом я пустился бегом, пробрался сквозь заросли малины, потоптал клубнику и выбежал к розовым кустам. И там увидел я розовое платьице, белые чулочки – это были вы. Я затаился в сорняках, меня колол репейник, от земли ужасно воняло. А я смотрел, как вы проходите среди роз, и думал: если и вправду разбойнику можно было взойти на небо и очутиться среди ангелов, почему же сыну статара здесь, на Божьей земле, нельзя войти в графский парк и поиграть с графской дочкой?!
Фрекен(задумчиво). И вы полагаете, каждый бедный ребенок так же точно подумал бы на вашем месте?
Жан(сначала неуверенно, потом убежденно). Каждый бедный… да! Конечно! Конечно!
Фрекен. Страшное, вероятно, несчастье – быть бедным!
Жан(с глубокой горечью, шаржированно). Ах, фрекен Жюли! Ах! И собаке дано лежать на графской кушетке, лошади дано ощущать мордою нежную ручку юной графини, но мальчишка… (другим тоном) да-да, кое у кого и хватит духу выкарабкаться, но часто ли это бывает! Словом, знаете, что я тогда сделал? Я, как был, во всей одежонке плюхнулся в мельничный ручей; меня оттуда вытащили и отодрали. Но в воскресенье, когда отец и все домашние собрались в гости к бабушке, я устроил так, чтоб остаться дома. И тут уж я вымылся мылом и теплой водой, разрядился как мог и отправился в церковь, где надеялся вас увидеть! Я вас увидел и пошел домой в полной решимости умереть; но умереть красиво и удобно, без боли. И тут я вспомнил, что вредно спать под кустами бузины. У нас был большой куст бузины, и как раз она цвела. Я всю ее оборвал, натолкал в ларь с овсом и улегся там спать. Замечали вы, как гладок овес? Нежный под рукой, словно человеческая кожа!.. Меж тем я закрыл крышку и задремал; проснулся я, и точно, совсем больным. Но не умер – как видите. Сам не знаю, чего я добивался! Вы были совершенно недостижимы – но я понял, глядя на вас, что для меня нет никакой возможности выбиться из того круга, в котором я рожден.
