Много было в комнате гостей,
Пирогов, вина и новостей,
Много ели, пили и шутили,
Много раз «Катюшу» заводили…
А потом один из захмелевших,
Голову на хромку уронив,
Из тоски мотивов устаревших
Вспомнил вдруг кладбищенский мотив:
«Вот умру, похоронят
На чужбине меня.
И родные не узнают,
Где могила моя…»
– Эх, ребята, зарыдать хотится!
Хошь мы пьем, ребята,
Хошь не пьем,
Все одно помрем, как говорится,
Все, как есть, когда-нибудь помрем.
Парень жалким сделался и кротким,
Погрустнели мутные глаза.
По щеке, как будто капля водки,
Покатилась крупная слеза.
«У других на могилах
Всё цветы, всё цветы.
На моей сырой могиле
Всё кусты, всё кусты…»
Друг к нему:
– Чего ты киснешь, Проня? —
Жалобней: – Чего тебе-то выть?
Ты умрешь – тебя хоть похоронят.
А меня? Кому похоронить? —
И дуэтом
здоровилы эти,
Будто впрямь несчастливы они,
Залились слезами, словно дети,
На глазах собравшейся родни!
А ведь в песне,
так некстати спетой,
Все в такую даль отдалено,
Что от этих слез,
От песни этой,
Стало всем не грустно,
а смешно!
В дружный хохот
вкладывали душу.
– Ох, умора! Ох и мужики! —
Еще звонче пели про Катюшу
И плясали, скинув пиджаки!
