Сегодня у них был последний урок. После недели занятий бессонные ночи давали о себе знать. Недосыпание сказывалось на способности учеников выполнять наставления.
Соня с Мэгги не были исключением, ноги, точно налитые свинцом, пытались повторить движения, которые разучивали в этот раз. Соне неоднократно пришлось извиниться перед партнером, а обычно спокойный парень, которого поставили в пару с Мэгги, громко вскрикивал от боли. Терпению Корасон пришел конец.
— Vamos, chicos![28] Все, танцуем! — повторяла она, пытаясь хоть как-то расшевелить класс. Потом она одобрительно вскрикивала, когда им удавалось повторить нечто, хотя бы отдаленно похожее на вращение, которое она демонстрировала. — Eso es! Eso es! Вот так! Вот так!
Даже наемные танцоры в тот день были сонными как мухи, и становилось ясно, что, если бы не деньги, они уж точно находились бы не здесь. Казалось, энергия и веселье этого жизнерадостного танца рассеялись, и, несмотря на все усилия Фелипе и Корасон, расшевелить класс так и не удалось. Наконец они сдались.
— Vale, vale[29], — сказала Корасон. — Попробуем кое-что новенькое. Передохните, потом мы покажем новый танец, который по силам станцевать даже вашим бабушкам.
Из динамиков полилась совершенно другая музыка.
— Меренге! — воскликнула Корасон, хватая Фелипе. — Если вы в состоянии сосчитать до двух, тогда вам по плечу и этот танец.
Она оказалась права: это был простейший из танцев, а заводной — «раз-два, раз-два» — ритм не требовал от пары ничего, кроме готовности прильнуть друг к другу и раскачиваться из стороны в сторону. Меренге — банальный в своей простоте — расшевелил класс. Прошло минут десять, и к покачиванию добавились простые развороты, атмосфера в танцклассе изменилась. На лицах заиграли улыбки.
— Меренге, — тяжело дыша, призналась Мэгги, — настолько интимный, насколько это возможно в танце без раздевания!
— Забавно, что это вообще назвали танцем, — согласилась Соня, смеясь.
Подружки зашлись смехом. Настроение меренге очень сильно отличалось от тревожных мотивов фламенко.
И этот танец незамедлительно дал результат, ему было можно научиться за одно занятие, а не тратить на него всю жизнь. Меренге требовал от партнеров чуть ли не дьявольского единства душ, в то время как фламенко вынуждал к предельному самоанализу и эгоцентричности. Меренге являлся диаметральной противоположностью цыганскому танцу, и редким людям удавалось остаться невосприимчивыми к его бьющему очарованию и энергии. В нем не было ничего от мрачности фламенко, однако не было и его глубины.
