— Расскажите, как лично вы, когда речь шла о жизни и смерти, принимали решение: стрелять или пытаться спастись другим способом?
— Ничего не могу сказать. Там причин стрелять не было — немцы сами прикидывали, как бы получше спрятаться. Вот и все. Это была группа пожилых людей, из фольксштурма[72], они патрулировали весь Гродзиск.
— Нам не дает покоя одна история, а вы не хотите об этом рассказывать. В гетто в бункере с вами были две проститутки. Они вам помогали, ухаживали за вашими ранеными. А когда вы собрались уходить по каналам на арийскую сторону, хотели пойти с вами, но вы лично им не позволили. Они остались. Почему не позволили?
— Потому что у меня одно только было в голове: я отвечаю за сорок своих людей. А человека, с которым общался два дня, я не знаю. Не уверен, как он себя поведет.
Главным у нас был принцип: все должны друг другу доверять. Казик пришел с арийской стороны именно за нашей группой, и мы это организовали ради людей, которым доверяли на сто процентов — знали, что они не подведут. А как поведут себя чужие люди, не знали. Как можно включить в слаженную группу двух чужих человек? Пусть даже они кормили раненного в плечо паренька — это еще ничего не значит. Это об их характере ничего не говорит.
А девушки были очень славные и… хотели с нами пойти. Вообще-то люди боялись спускаться в каналы.
— Почему же вы не объяснили этого Ханне Кралль? Она видела это по-другому…
— Не знаю, что там она видела. Не хочу говорить о такой чепухе.
— Однажды вы нам сказали, что никогда не слышали от больного: с меня хватит, мне так больно, что лучше уж умереть.
— Никто мне такого не говорил. Люди хотят жить. Еще раз увидеть внучку, еще раз посмотреть на солнце. Не хотят умирать: даже если очень мучаются, хотят, чтобы, самое большее, не так сильно болело.
Ясно, что, если у кого-то оторвана голова или что-то в этом роде, уже ничего не поделаешь. Но даже тогда нельзя решать, что это уже конец.
У меня был такой случай: женщина родила ребенка, но впала в кому. А сердце у нее продолжало биться. Проходит неделя, другая, третья, муж приезжал каждый день, привозил яйца, хотя, разумеется, она была на искусственном питании и тому подобное. Лежала без сознания, в конце концов даже ксендз на мессе в ее родной деревне сказал, что муж не обязан сохранять ей жизнь, потому что она — уже другой человек, душа ее давно отлетела. Что можно уже не носить ей яйца.
Одна из наших врачей лечила всех епископов. Мы ей сказали: сходи к своим епископам и расскажи им эту историю. Она пошла, ксендза этого выгнали, а через каких-то полгода та женщина проснулась. Встала с постели и стоит — это при искусственном кормлении! И выжила — смогла вернуться к своему ребенку, к семье.
