Многие чувства и склонности носят неопределенный характер, пока не осознают себя и свой объект. Классическим примером служит смутное желание, пробуждающееся в юноше или девушке, когда они достигают возможности любви. Их томят неясные желания, но они потаённы и сдержанны. Но пусть хоть одно слово откроет чувству глаза, определит его, и из смутного стремления оно перейдет в ясное осознание.
Однажды у запруды, уединившись с Габриэль в небольшой беседке, кузен показал ей то, что вызывало в ней такое любопытство, и нельзя сказать, чтобы сильно шокировал. Габриэль восторженно щупала напряженную мужскую плоть, потом он научил её, как можно позабавиться с ней, доставив притом ему немалое удовольствие. Опасаясь возможного скандала, он не перешёл последних границ, но пошёл так далеко, как только мог. Временами он повторял эти забавы, потом к этому же приохотил Лоретт Мишель, который тоже по-братски не хотел сестрёнке неприятностей, и потому довольствовался тем, что мог себе позволить безнаказанно. Сестры не знали, что возбуждение от их юных прелестей оба брата гасили в алькове их наставницы, к взаимному удовольствию сторон. Впрочем, обе сестры не были влюблены в кузенов, и даже узнай они правду — шокированы бы не были.
Но Элоди, по случайному стечению обстоятельств, правду узнала и — шокирована была. Сразу по возвращении из пансиона ей пришла в голову мысль о расширении библиотеки, о чём неоднократно думал и отец, она обсудила эту идею с приглашённым декоратором, но потом подумала, не целесообразнее ли пристроить к библиотеке не комнату мсье Оливье, но комнату мадам Дюваль — в этом случае пришлось бы переносить только одну стену. Полагая, что гувернантка с Лоретт и Габриэль на поляне, вошла в её спальню. Выскочила оттуда пулей и долго не могла унять яростную дрожь. По счастью, в любовных забавах ни Мишель, ни мадам Дюваль её не заметили. Желание вышвырнуть распутную тварь из дома душило Элоди — но она знала, что Габи и Лора никогда не согласятся на это.
Приходилось терпеть шлюху и делать вид, что ничего не произошло.
Но вернёмся к нашему рассказу. Для Лоры и Габриэль весьма странным казалось то, что оба кузена никогда не подтверждали их мнение, что сестрица Элоди — монастырская крыса, уродина и зануда. Мишель смотрел на среднюю сестру д'Эрсенвиль взглядом внимательным и сумрачным, переставал смеяться и умолкал, едва видел её, Онорэ же вообще старался на неё не смотреть — после того, как она в ярости огрела его кнутом, едва он попытался поухаживать за ней. Черты её страшно исказились, и Онорэ даже несколько испугался — и столь бурной реакции, и чего-то неуправляемого, промелькнувшего в ней. Но и после этого, когда заходила речь об Элоди, он молчал, ни словом, ни жестом не обнаруживая согласия с кузинами, неустанно твердившими, что она — просто невыносима. Масла в огонь подлила мадам Дюваль — причем, невольно, когда, хохоча, спросила однажды Мишеля, неужели он женился бы на подобной девице?
