— Вы обвиняете Вольтера в зависти, низости и раболепии, Жоэль, — Габриэль де Конти почесал кончик толстого носа. — Что же, всё это правда. Но этот завистник всю свою жизнь хлещет кнутом тиранов, фанатиков и прочих злодеев. Этот подлец славится своим постоянством в любви к человечеству, иногда помогает несчастным в беде и мстит за угнетённую невинность! Раболепный и льстивый, он проповедует свободу мысли, внушает дух терпимости…
Против воли герцог объединил Сен-Северена и Камиля де Сериза. Оба расхохотались. Реми де Шатегонтье, хоть и разозлённый до этого, не мог не рассмеяться со всеми. Ну и панегирик! Хороша адвокатура, чёрт возьми…
— Воистину, я никогда не постигну тонкостей этой абсурдной логики, — отсмеявшись, сквозь слёзы проговорил отец Жоэль, — когда священника Жака Ларино обвинили в блудной связи, его извергли из сана, потому что, по мнению общества, блудник не может проповедовать целомудрие. Но когда Вольтер, гребущий деньги с Нантской концессии, занимающейся работорговлей, проповедует свободу, все аплодируют. При этом он, будучи импотентом, поёт в своих стихах хвалы блудным шалостям, ненавидя аристократию, этот плебей покупает дворянство, провозглашая терпимость, склонен к исступлённой агрессивности. Но почему же о несчастном Жаке Ларино вы не говорите, что да, он распутник, но зато с амвона-то провозглашал добродетель! То-то ваш Вольтер и требует «écrasez l» infâme'! Пока есть логика нравственности, логика церкви, его аргументы для людей морали всегда будут смердеть ложью. — Во время своей речи обычно невозмутимый и сдержанный де Сен-Северен оживился, его тёмные глаза заискрились.
Мужчины внимали молча, девицы же пожирали аббата, донельзя похорошевшего и разрумянившегося, жадными и восторженными взглядами, едва ли понимая, о чём идет спор.
— Согласитесь всё же, Жоэль, — не сдавался герцог де Конти, — Вольтер умеет дать почувствовать противнику своё интеллектуальное превосходство, иными словами, дать понять, что тот — эпигон, дутая величина, бездарь и жалкий плевел…
Отец Жоэль утвердительно кивнул.
— Может. Но если хотите, Габриэль, я научу этому и вас. В чём трудность-то? Если ваш противник осмотрителен — назовите его трусливым, остроумен — скажите, что он шут и фигляр, расположен к простым и конкретным доводам — объявите посредственностью, обнаружит склонность к абстрактным аргументам — представьте его заумным схоластом. Если он серьёзен, заявите, что ему не хватает тонкого остроумия и непосредственности чувств. Если же он окажется как раз непосредственным человеком с тонкой интуицией, сразите мерзавца утверждением, что ему недостает твердых принципов. Если он рассудочен, то он — пустышка и лишен глубоких чувств, а если обладает ими, то он — тряпка, потому что ему не хватает высоких рациональных воззрений. Отрицайте очевидное. Если ваш оппонент всю жизнь твердил, что верит в дьявола и ад, заявите, что он никогда ещё не поднимался до истинной и незыблемой веры в существование Сатаны и присных его. Опровергайте мысли, которые противнику никогда и в голову не приходили. Покажите, что он болван, приводя в примеры действительно глупые тезисы, которые, однако, оппонент никогда не высказывал, обвиняйте того, кто умнее, в распутстве, корысти, суеверии, в глупости и бесплодии — клевещите смелее, что-нибудь да останется. Но по-мужски ли это?
