Как хорошо цветами пахнет, розами!
Так и пускай цветут мои луга!
А больше я не вижу я ничего,
Да и не надо мэ больше ничего.
«Мэ» в переводе с цыганского означает «я». Почему цыгане поют в песнях то русское «я», то цыганское «мэ» — это надо спросить у них. Им, по-моему, наплевать на текст — лишь бы было, что петь.
А он уехал, и не вернется
И не вернется никогда.
Я вас любила и умоляла,
А вы смеялись надо мной.
Те, у кого дома на другой половине табора, очень беспокоятся, что пленки в видеокамере на них не хватит. Я соглашаюсь — может, и не хватит. Они мне шепчут: «Снимай по-нашему». То есть делай вид, как будто ты снимаешь, а на самом деле держи запись на паузе. Вообще «по-цыгански» означает «с подвохом». «Делай по-цыгански» в переводе — обманывай, как-то шустри; ничего плохого в обмане нет, не пойман — не вор! Такая вот логика. Прохвостов хватает. «Обманывать мы любим, а воровать боимся». И все у них так. Цыганское обещание сначала «цыганское», а потом «обещание» — забудут, не станут, переметнутся. Сто раз проклянешь, что с цыганами связался. Полагаться не стоит. Эта нация будет искать лазейку, как вода — дырочку. В лоб они не ходят. Тишком, задворками. Если бы цыгане придумали шахматы, у них бы все фигуры прыгали как кони.
Танцуют, хлопают, заглушая колонки: «Хэй! Хэй!» Дети — со взрослыми. Даже малыши, у которых соски торчат во рту, подражают старшим и выходят в круг. Это все уже с детства, чуть не с пеленок.
Аленке от силы годика два, но в ушах у нее золотые сережки!
Редиска носится по дому со звоном — у нее вся юбка расшита мелкими блестящими подвесками!
Пользуясь общим хорошим настроением, я спешу расспросить про цыганский закон. Ответы сыплются со всех сторон:
— Цыганский закон — это целая жизнь!
— Это наши обычаи!
— Он протяженный!
— Украл, выпил, в тюрьму — вот цыганский закон!
Подробнее всех объясняет Ванчо:
— Вот возьми наш табор — у нас нет ссор, нет скандала, нет ревности, нет разводов. Мы живем все дружно, как надо быть. У нас есть бригадир — мы его слушаемся. Если кто-то нарушил, чуть в сторону ушел со своей чекушкой, мы его…
— Грохаем! — подсказывает Чобано.
— Не то слово! Мы говорим «нетаборский человек»! Выгоняем его из табора — со всей семьей и всеми потрохами!
— А куда он девается?
— Куда хочет! В небо! Он становится отшельник! Его другие таборá не примут!
— Что же он должен такого натворить? — спрашиваю я.
— Ну погуляет молодежь где-то — у нас это считается плохо. Дома пускай пьет сколько хочет, на стороне — нельзя. Вот взял он бутылку и за табором выпил — в кустах или в баре… Я про него хочу рассказать! — Ванчо показывает пальцем на Женико. — Вот он, к примеру, выпил и пришел домой. Мы табор собираем и идем к нему — ругаем его, заставляем купить еще пару пузырей (мы так наказываем!) и с ним выпиваем. Когда выпиваем, сами тоже собираем по сто рублей, и гуляет весь табор. Но он, — опять жест в сторону Женико, — сказал, что этого больше не будет!
