Стоило подумать об этом, как опять вспомнился живяковский хохоток, на душе стало противно, и Вася решил: вот вернемся из похода, пойду к командиру отряда и скажу — все, переводите куда угодно, только подальше от Живякова. Командир, конечно, первым делом спросит — почему? — а Вася тут ему все и выложит.
Где-то в глубине сознания Вася понимал, что ничего этого не будет: и идти к командиру он не решится, и выложить ничего не сможет — не умеет он говорить, да и в жизни ни на кого не жаловался, но думать сейчас о своем будущем решительном шаге было приятно, эта возможность снимала обиду и как-то уравнивала его в отношении Живякова…
Начало чуть заметно смеркаться. Пальба не прекращалась, но стала она ровной и привычной, и эти ровность и привычность обманчиво успокаивали, рождали надежду, что если уж первые горячие пули оказались не твоими, то и дальше будет так… Вася осторожно приподнимал голову, поглядывал вперед, влево, вправо: внизу ничего не происходило, разве что заметнее и ярче стали вспышки автоматных очередей. Он делал один-два выстрела, винтовка била упруго и гулко, звук словно бы уносился вперед вместе с пулей, и на короткое мгновение казалось, что вокруг стихало. Уже прижавшись щекой к камню, Вася торопливо клацал затвором и замирал в ожидании ответной очереди. Иногда ответ приходил сразу же, пули выделывали по скале настоящую свистопляску, но если его и не было, Вася подолгу лежал, опасаясь, что финский снайпер выслеживает его. В такой момент и застал его голос Живякова:
— Чуткин, ты жив? Эй, Чуткин!
— Жив,— отозвался Вася, медленно перекатываясь с боку на бок.
Живяков лежал метрах в десяти, их разделяла открытая скала, и Вася понял, что ползти к нему он не собирается.
— Что же ты, мать твою, за полем боя не следишь? Спишь, что ли? Почему огонь не ведешь? Сколько патронов израсходовал?
В магазин у Васи была вставлена пятая обойма, но он не знал — много это или мало и чего вообще хочется Живякову. Поэтому он привычно пробурчал:
— А я чё, считал их, чё ли?
— Сосчитай. Мне надо расход боеприпаса знать.
— Вроде пятая вставлена.
— Врешь, поди. Мне показалось — мало ты огня давал… Попадания имеешь?
— Одного вроде… Вон, сам посмотреть можешь.
— Ладно, так и запишем… Как чувствуешь себя, Чуткин? Нога не болит?
— Чего ей болеть? Лежим ведь…
Живяков помолчал и вдруг, понизив голос, сказал:
— Коверский за жратвой собирается, когда стемнеет. Пойдешь с ним?
— Куда?
— Туда, — кивнул он головой вперед. — Куда еще?
