На этот раз она улыбнулась глазами.
— Мне не нужна муза, — сказал Илья, — мне нужна женщина из плоти и крови.
— Я знаю, — сказала она.
Стало совсем светло.
— Постой, — сказал Илья, когда она была в дверях, — скажи, там, на фрегате, должна была быть девушка. Такая смешливая. Разрушающая гармонию, создающая гармонию. Подруга, которая подругой быть не могла.
Она задумалась на секунду. Прикрыла глаза.
— Нет. Ее там не было.
— Странно, — сказал Илья. — Но погоди, еще вопрос. К великим вы тоже приходите? Неужто и гении пишут под диктовку?
— Мы приходим ко всем. Только не все нас замечают. А некоторые — так просто выгоняют.
— Ты придешь еще?
— Приду.
Белые лилии растаяли за дверью.
Илья проснулся в полдень. На столе — груда исписанных листов. Он не стал их читать. Боялся. Он томился до вечера. Она не пришла, и ночь была ужасна. Илья вздрагивал от каждого шороха. Выходил на крыльцо. Спускался в сад. Возвращался. Полночи простоял у березы. Чудились бубнящий голос и плач. Продрогнув, под утро он лег в постель. Во сне дважды приходил к нему старик Ардикеевич, говорил: «Я мойщик, я мойщик окон». И смотрел с укором. В четвертом часу дня, закутавшись в старую кофту, Илья отправился в гости. «Я найду этот дом, — бурчал он, углубляясь в коварные закоулки, — я вас найду…» Крошечный — Илье по пояс — морщинистый мужик в кепке с пуговкой стоял на дороге. «Маладой чек, — пропел мужик, — доски не нужны? Я досочек припас, доски-тес, железу оцинкованную…» Он заступил дорогу. Илья оттолкнул доброхота. «Младой чеэк…» — несся вслед слабый надтреснутый голос.
На этот раз он вышел к дому довольно скоро. Вымпел на ржавом гвозде казался совсем бурым. Подкова болталась. Илья постучал. Еще раз. Дернул дверь. Косо прибитая доска не пускала. Он развернулся и яростно заколотил в дверь ногой. Отворилось окно.
Илья увидел знакомое сморщенное лицо карлика в кепочке.
— Тесу надумали взять?
— Мне… Александра Ардикеевича, — сказал Илья, запинаясь.
— Нету его. Никого нету, — ответил торговец стройматериалом.
— Но… как же…
— Съехали они, говорю, что господин Тардикка, что мадам его. Съехали.
Лицо уплыло в сумеречную глубину. Окно захлопнулось. Илья постоял с минуту, потом пошел назад.
— Ага, — сказал он, пройдя шагов сто, — стало быть, съехали. Понятно.
Когда Илья говорил «понятно», это означало у него довольно серьезную степень растерянности. «Хотел бы я знать, придет ли она», — бормотал он. Только сейчас он сообразил, что не знает ее имени. Она не назвалась, а он не спросил. Была надежда на вечер.
