— Да здесь я, Илья Евгеньевич.
Александр Ардикеевич, укутанный пледом, чистил картошку.
Две керосинки светились слюдяными оконцами. По углам залегли тени.
— Давайте я вам помогу, — сказал Илья.
Когда картошка зарумянилась, а грибы шипели в темной кипящей жиже, Илья достал из сумки буханку хлеба и бутылку водки.
— Я подумал, вдруг хлеба мало. Куда сейчас побежишь.
— А это зачем? — высоким голосом спросил старик, кося испуганным взглядом на бутылку.
Илья смутился.
— На улице холодно. Грибы жареные. Обычай такой.
— Ах, обычай, — сказал старик с облегчением.
Вдвоем они накрыли на стол.
— А разве мы больше никого не пригласим? — спросил Илья.
— Кого? — изумился старик.
— Не знаю. Так… я подумал. У вас тут кто-то поет вечерами.
— Я живу один, — сказал старик.
Грибы получились отменные. Александр Ардикеевич и Илья церемонно чокались стаканами, неспешно беседовали. На этот раз старик был задумчив, говорил мало, ел еще меньше. И вдруг сказал:
— Илья Евгеньевич, вам никогда не казалось, что вы — это кто-то еще?
— В каком смысле?
— Словно кто-то выглядывает из вас, видит мир вашими глазами. И в то же время этот кто-то — не вы.
— В смысле, гомункулюс? — промычал Илья, жуя.
— Нет, не гомункулюс. Не алхимический карлик. Тут иное.
— Ну, вообще-то, может быть. Бывает иной раз странное чувство. Но чаще мне кажется, что я сам выглядываю из себя. Понимаете? Сам себе клетка. И хочется вылезти. Знаете, в духе одной метафоры — раздвинуть ребра и выбраться на волю.
— Это ближе. Да. Думаю, вы меня поймете.
Илья молчал.
— Вас наверняка интересует загадка человека. Предлагаю одну мысль. Представьте себе: тьма, полная тьма. Во всем беспредельном мире. Что это значит? Ведь мир, мы знаем, полон света. Но если некому смотреть на этот свет, то он — тьма. Разлетаются сверкающие спирали галактик, льют свет звезды, но в мире тьма. Доколе? Пока в доме не распахнут окна.
Илья перестал жевать.
— Помните, кто-то сказал: человек — это эволюция, осознавшая самое себя. Скажем проще — увидевшая себя. Увидевшая мир, свет, жизнь. Да, мы окна. В большой многомерный мир. Вспухали, вспухали среди трав какие-то особые, странные ростки — и в них открывались глаза. Это чудо. Но еще большим чудом стало явление человека. До этого дух словно в камере темной сидел. Я имею в виду не Божественный дух, нет. Человеческий. Люди — это мозаичное миллиардоликое окно. Понимаете теперь смысл их единства? Я провожу эксперимент… Представьте — темный дом. И вдруг распахивают окна. Свет заливает… Да будет свет! Но он был вечно. Не всегда были глаза.
