— Угу, — сказал Илья, — хорошо дышится.
Лес был мал и редок, начинался сразу за последними дачами и тянулся с тысячу шагов до деревни Глебово. Старик ворошил палкой листья, цепко смотрел сквозь прозрачный подлесок и углядел-таки несколько запоздалых боровиков и моховиков. Он не ленился нагибаться, срезал грибы ножом и клал в крохотную торбочку. Илья, сколько ни вертел шеей, ни одного гриба не обнаружил. Это его не трогало. Он поглядывал на темно-красную щеку, худой горбоносый профиль и жадно слушал. Старик оказался разговорчивым.
Легко откликался на любую тему, помнил бездну интересного.
Сначала Илью увлекло рассуждение о времени. В который раз, говорил старик, наталкиваемся мы на эту завораживающую загадку.
Вот, скажем, философ Плотин жил и творил, если не ошибаюсь, в третьем веке от Рождества Христова и в сочинениях своих следовал Платону. И хотя Плотина и великого его предшественника разделяют не сорок лет, не столетие, даже не три столетия, а целых шесть веков, — вдумайтесь в это! — для нас, глядящих на них из временного далека, эти два античных философа стоят как бы рядом. Та же штука и с пространством. Знаете, мне приходилось жить в Андах, в маленькой горной деревушке. Так оттуда Москва и Лондон кажутся близкими соседями. А если смотреть, скажем, от Фомальгаута, то рядом оказываются Северная Корона и Солнце.
Когда задумываешься об этих пространствах, о временных протяжениях, в коих движется человеческий дух, становится как-то смутно на душе, и мельтешение ваших десятилетий — я сказал «ваших»? Простите, конечно же наших, — так вот, мельтешение это представляется сущей суетой, вы согласны? Потом разговор перешел на грибы, от которых перекинулся на антибиотики, и старик сообщил, что пенициллин задолго до Флеминга изобрела бабка Макариха из села Волицы, которая более сотни лет тому назад исцеляла гнойные раны и язвы заплесневелой закваской из хлебной дижки — так называла бабка кадушку. Старая Волица превратилась в городишко Вольный, и правнуки бабки не лечатся уж закваской из дижки, а ходят за пенициллином в аптеку, что в первом этаже панельного урода, грязно-серого и по швам промазанного черным варом. Эти дома почему-то как плесень — увы, не целебная — покрывают вашу… (Я опять сказал «вашу»? Простите…) Да, они покрывают землю, но бабка Макариха уже не увидит этого…
Между тем тропа вывела их на опушку. На той стороне небольшого поля под низким небом светились крыши изб.
