Она испуганно схватилась за лохматый край тряпки, которой было обернуто ее горло, стала теребить его. Ее губы корежила мучительная улыбка.
— Лучше не надо, — прошептала она, умирая от страха. — Там шрамы…
«А она ничего, — подумал Кабанов, пытаясь сфокусировать зрачки — Зойка уже двоилась и даже троилась. — А если сделать ей нормальную прическу да намакияжить…»
— Водки хочешь? — спросил он и пошел к стеллажам. По пути налетел на тумбочку, опрокинул ее, из выдвижного ящика вывалились сокровища: опутанные пучками волос расчески, старые пудреницы, гнутые гвозди, пустые бутылочки из-под лекарств, резинки, носовые платки… Кабанова выкинуло на стеллаж, как волну на пирс. Он порылся в закромах, под руку ему попалась пачка чая, и Кабанов метнул ее в Зойку.
— Завари! — потребовал он. — Да покрепче!
И бухнулся на диван. Одна из пружин, прорвав обшивку, вырвалась на свободу, показала свою закрученную ржавую головку. Через минуту Кабанов крепко, с громогласным храпом спал.
А утром он горько пожалел о том, что устроил народное гулянье. На работу никто не встал. Даже Полудевочка-Полустарушка так нажралась, что приняла Кабанова за Бывшего и попыталась надеть ему на голову кастрюлю.
— Лижи, лижи, хорошенький мой… — сипло произнесла она и снова потеряла сознание.
Зойка Помойка была единственной из всех, кому удалось подняться, но это стоило ей поистине героических усилий. Пунцовая от стыда, она залпом выпила две кружки воды, схватила лопату и заползла в тоннель, откуда не выходила до самого обеда. Она вгрызалась в плотный песчаный грунт со стахановской одержимостью и непременно закопала бы саму себя, если бы не подоспели на помощь остальные обитатели подземелья. Но это случилось только благодаря суровым воспитательным мерам, предпринятым Кабановым. Видя, что никто не реагирует на его увещевания, он выволок из мастерской бак с водой, к которому уже была протоптана тропа, и вынес все оставшиеся после вчерашнего банкета продукты. Подданные слезно молили его о пощаде, выпрашивали по глоточку водки, на худший случай — по тарелочке горячего супчика, но Кабанов был неумолим. Мученические стоны, вопли и стенания заполнили карьер, зато работа худо-бедно пошла, и до полудня наверх было отправлено две люльки песка, а тоннель удлинился еще метров на пять.
Тут выяснилось еще одно обстоятельство, которое опечалило Кабанова. Когда первая люлька была полностью загружена песком, Кабанов покачал трос, давая команду на подъем, и заскочил на бортик люльки. Он сделал это неожиданно для себя самого, повинуясь горячему порыву души, жаждущей свободы, — как утопающий хватается за борт шлюпки. Но свобода не пожелала отдаваться Кабанову так легко и просто.
