Он приставил ладонь ко лбу, чтобы заходящее солнце не слепило глаза, и стал всматриваться, надеясь увидеть сутулую фигуру немолодого робинзона. Но не смог рассмотреть ничего, кроме стволов деревьев, темно-зеленых пятен кустарников и зарослей рогоза, похожих на торчащие из воды копья рыцарей.
«А ведь там тоже хватает рыбы и всякого подножного корма, — подумал Лагутин. — И на Первом, и на Пятом островах то же самое. И все участники, сытые и сонные, будут сидеть на своих островах неделю, две, три… Им все равно, а у меня «счетчик»…»
Он вскинул руку и посмотрел на часы. До начала записи оставалось пятнадцать минут. Пора! Лагутин встал и пошел вверх по сыпучему склону. «Что-то настроение у меня упало, — подумал он. — Нехорошо показываться перед телезрителями с такой кислой физиономией. Надо через силу улыбаться и говорить, что всю жизнь только и делал, что мечтал жить на необитаемом острове!»
Поднявшись на обрыв, он оглянулся и еще раз посмотрел на соседний остров — на этот раз с неприязнью и даже ненавистью.
Глава 3. Ей нечего там делать
Ворохтин был категорически против, чтобы она плыла с ними. Потому что за годы работы спасателем невзлюбил журналистов — просто на дух их не выносил. Там, где властвовали драма, боль и слезы, он профессионально выкладывался до конца. Он воспринимал стихию как своего противника, свою работу — как единоборство, и чужая беда становилась его бедой. А журналисты, оказавшиеся в эпицентре, путались под ногами с восторженными глазами, словно коты, попавшие на колбасный склад. Ими руководили совсем иные инстинкты, их, как вампиров, тянуло туда, где было больше крови. Человеческая драма для журналиста — это сенсация, и чем она громче, тем выше гонорар за репортаж.
— Ей нечего там делать! — крикнул Ворохтин Саркисяну, который быстро шел к берегу. За ним едва поспевал Чекота с камерой.
— Здесь! — сказал Саркисян, не слушая Ворохтина, и поднял руку вверх. Он нашел хороший ракурс: было видно озеро, две моторки, покачивающиеся на волнах, и Ворохтин с журналисткой. — Собрались! Вздохнули!
Он поднес микрофон ко рту, еще раз глянул на текст, написанный мелким и неразборчивым почерком. Оператор прицелился в окуляр.
— Мотор!!
— В кадре!
— Журналистке нечего там делать! — крикнул Ворохтин, не обращая внимания на то, что камера уже работала.
— Стоп!! — визгливо крикнул Саркисян и изогнул брови коромыслом.
Чекота выключил камеру и оторвался от окуляра. Ведущий гневно посмотрел на спасателя, сжимая микрофон, словно противотанковую гранату.
