Очерки и почерки | страница 10

Катя опять была со мной, и я знал, что теперь все будет хорошо. Я смотрел на нее и не мог насмотреться.

— Катя… — тихо говорил я иногда и трогал ее рукой.

Большая, красивая, кто бы поверил, что это она десять лет назад плюнула мне в ухо и обругала меня ишаком. Я знал, что она любит меня, и сам любил ее. Это знали все. Ей было все равно, что я закрыл Северный полюс, ей было не важно, что я открыл, кто написал «Евгения Онегина». Катя, милая моя Катька, как я знал ее!

Друзья сидели вокруг, тут были все — и Валька Шпунтиков со своим хохолком и желтым галстуком, и Петя, и Петр, и Петруша. Галя и Оля сидели рядом и пересмеивались, глядя на меня и Катю. Я погрозил им пальцем. Много тут было и таких, кого я не знал совсем и знать не хотел, но это были в общем неплохие люди, и я терпел их. Не помню, что мы пили и что мы ели, помню только, что все ушли, и вот мы с Катей были одни и смотрели друг на друга, и северное сияние сверкало только для нас.

— Катя, — сказал я тихо, — неужели это действительно ты?

— Да, это действительно я… — молча сказала она. Катя улыбнулась мне, и я обнял и поцеловал ее.

Утром я сказала:

— Я давно знаю тебя. Я видела, как из мальчика ты превратился в мужчину, а из мужчины в писателя. Я знаю, что у тебя какое-то несчастье. Не спорь, не спорь, я знаю. Неужели опять?

Ну, что мне было делать? Конечно, я сказал ей все… И что я написал пьесу, и что ее поставят и будут писать о ней.

Катя плакала тихо, но долго, я утешал ее как мог, но что я мог сказать ей, когда пьеса была уже написана и я уже писал другую пьесу и обдумывал третью? Ведь Ромашов-то писал. Неужели я должен был уступать ему? Я был не в силах сделать это.

Кешка взял городошную биту в правую руку, поплевал на нее и одним ударом выбил из круга всю фигуру. В левую руку он взял гранату и забросил ее так далеко, что и по сей день ее не могут найти. На трибунах зашумели. Тогда Кешка, поплевав на ноги, ударил правой ногой по мячу и попал в левый верхний угол, под самую штангу. Такую «штуку» не взял бы даже лучший вратарь мира, прославленный Замора. Шум на трибунах усилился.

— Давай, Кешка! — кричали оттуда. — Довольно тебе Кассиля хлебать! Покажи класс!

Кешка нахмурился и одной левой ногой выточил восемнадцать сложнейших деталей, после чего пошевелил ушами, сделал тройное сальто и одним духом прочел наизусть всего Маяковского. На трибунах дым стоял коромыслом. Но вдруг Кешка заплакал и, поплевав на руки, встал на колени.