Старик Баварски приподнялся на смятой подушке и указал трясущейся рукой в темный угол.
— Я вижу ее, вон она, притаилась с косой в руках… Она ждет своей жатвы — она ее чувствует…
— Дедушка! — воскликнул Майк. Страх холодком пробежал по его спине, ноги стали как ватные. А старик все сидел, вытянув перед собой худую руку — трухлявое дерево с торчащей высохшей веткой, и Майк не осмеливался обернуться еще раз, опасаясь увидеть то, что ясно видел старый Герхард.
К счастью, скрипнула дверь, и вошел Батрейд. Майк не питал к нему особой привязанности, но сейчас был необыкновенно рад видеть этого толстого безобидного человека. Он был намного реальнее, чем угасающий старик Баварски, стоявший одной ногой в могиле.
— О, чего это вы в темноте сидите? — бодро спросил толстяк. Он зажег светильник, лампа громко затрещала.
— Ты уже поужинал, Батрейд? — спросил Майк.
— Да ты что, как же я мог поужинать, если еще не накрывали… Когда я проходил мимо кухни, оттуда только понесли кастрюлю с супом. Сегодня его сварили из гусиных потрошков. — Батрейд почмокал губами и, обращаясь к Майку, спросил: — А ты какой суп больше уважаешь, Майки?
— Я? — удивился тот. Мысль о супе никак не умещалась в его встревоженном сознании.
— Ну да, ты. Ведь мистеру Баварски давно уже все равно, что он ест.
Майк покосился на старика. Тот лежал, откинувшись на подушки, и снова смотрел сквозь потолок, как будто действительно видел иные, неведомые миры.
— Что тебе принести, дедушка? — спросил Майк, проверяя, жив ли еще старый Герхард. Однако тот даже не пошевелился. Он давно уже не обращал ни на кого внимания, если только сам не хотел этого.
— Принесешь ему молока и хлеба, — ответил за мистера Баварски Батрейд. — Разве не знаешь, старики ничего другого не едят.
Отыскав в шкафчике какую-то нужную ему вещь, Батрейд направился к выходу.
— Ну что, пошли? — спросил он, оборачиваясь к Майку.
— Да, — поспешно ответил тот, словно опасаясь, что, останься он здесь один, старик Баварски затянет его с собой в черную пучину небытия.
Во дворе Майку стало легче, и он с наслаждением вдохнул вечерний воздух, пахнущий навозом туков и дымом от печи. Здесь, за окружавшим со всех сторон ферму высоким забором, время, казалось, остановилось навсегда и все шло так, как шло извека.
Вот сейчас одна из стряпух выйдет из кухни и крикнет: «Ужин остывает!»
— Ужин остывает! — пропела своим звонким голосом Гертруда, замужняя женщина и мать двоих детей. У нее была отдельная комната во флигеле.
