Несколько показавшихся вечностью секунд он неотрывно смотрел на них, впитывая чуждый образ каждым нервом, каждой клеткой своего тела…
Моральный прессинг был очень силен. При взгляде на этих существ кровь вдруг начала глухо и ритмично ломиться в виски, но сознание Лозина помутилось не от отвращения или страха, вызванного вопиющей чуждостью иной жизненной формы, а от короткой, пожирающей разум вспышки ненависти — ведь это они убили миллионы людей, превратив тысячи городов в обугленные руины…
«Спокойно, лейтенант… Ты должен взять хотя бы одного из них живым».
Возможно, он ставил перед собой сверхзадачу…
Чтобы вернуть ощущение реальности, Иван с усилием оторвал взгляд от двух неподвижных фигур, сосредоточив внимание на людях, которые сопровождали пришельцев.
Он насчитал двенадцать человек. Все как один зрелые, не моложе тридцати пяти лет, в гражданской одежде, с автоматическим оружием в руках. Трое из них находились внутри замкнутого внедорожниками пространства, остальные охраняли внешний периметр импровизированного укрепления.
Напряжение лейтенанта возрастало с каждой секундой. Он не имел права ошибиться, оценивая этих людей, и потому его взгляд задержался на каждом из девятерых мужчин, контролировавших внешние подступы к основному месту событий.
В их позах и лицах не ощущалось напряжения, скорее наоборот, они демонстрировали сонную разморенность и абсолютное безразличие к тому, что происходило внутри замкнутого машинами пространства. За несколько секунд взгляд Ивана подметил десяток отличительных черт их поведения — в присутствии Чужих оказалась важна каждая мелочь, такая, например, как небрежный плевок на теплый асфальтобетон, негромкая фраза, адресованная соседу, ответная усмешка или зажатая между пальцами тлеющая сигарета…
Нет, они не походили на запуганных или, хуже того, зомбированных людей.
Сделав этот болезненный, но очевидный вывод, лейтенант перевел взгляд внутрь замкнутого пространства.
Кроме Чужих, там находилось еще пять человек: один из них, скорчившись, ничком лежал на нагретом асфальтобетоне. Судя по порванной, испачканной кровью одежде, это был Херберт, избитый, но живой. Его даже не связали — очевидно, как и сказала Настя, Джон с первых минут повел себя совершенно безвольно, не пытаясь оказать ни малейшего сопротивления.
Второй пленник выглядел столь необычно, что судить о его неравном положении относительно иных представителей человеческой расы можно было лишь по «строгому» собачьему ошейнику, с обращенными внутрь шипами, и длинному поводку, привязанному к бамперу внедорожника. Неестественная поза, одутловатые черты лица, не несущие осмысленного выражения, и тонкая струйка слюны, стекающая из уголка губ, ясно свидетельствовали, что он совершенно не осознает ни самого себя, ни окружающей его реальности…
