Дубовый паркет выпал из рук сотрудников, когда распахнулась дверь директорского кабинета….
Вечером, в конце рабочего дня, инженер, разжалованный из заместителей в рядовые сотрудники, шел к стоянке, весь потный и злой….
— Все понятно, все ясно… — бормотал он себе под нос, — но дверь кто открыл? Кто утром-то дверь открыл?
Тут, увидев на своем месте машину начальника охраны, он остановился и с чувством прошипел:
— Ну конечно, он дверь открыл! Кто ж еще! У, фашист! Твоих рук дело!
Все было плохо! Ворвавшись в квартиру как вихрь, она швырнула туфли изо всех сил (ни в чем не виновные шпильки приземлились почему-то на середине комнаты), и принялась бегать по всей квартире, не зная, чего бы разбить. Потом заплакала.
Так, плача, она рухнула в кресло, не спуская глаз с запертого буфета. Не заглядывать туда, не приближаться, не смотреть. Еще совсем недавно она дала себе этот зарок! Но ведь это было до того, как… И, продолжая твердить про себя, как пиявка из детского мультфильма («все плохо, плохо, плохо…»), махнула на все рукой, вытащила из кармашка маленький ключик, и…
Две рюмки почти раскаленного коньяка пролились прямиком в горло. От спиртного она моментально расслабилась, спасительное тепло разлилось по всему телу, и, прекратив плакать, она устроилась поудобней в мягком и близком кресле, поджав под себя гудящие от усталости ноги.
И вдруг — вздрогнула. Да что там вздрогнула — задрожала всем телом от пристального взгляда дымчато-серых, неподвижных, а, главное, неизвестно откуда взявшихся в комнате чужих глаз. Уставившихся прямиком на нее, как два неподвижных, но точно нацеленных смертоносных дула. И это в комнате, в которой (она знала точно), никого, кроме нее, нет!
Зажмурившись, она затрясла головой (точь в точь как столетняя старуха), пытаясь прогнать наваждение. Но не тут-то было! А, раскрыв глаза, увидела и причину беспокойства: на столике рядом с телевизором сидел хилый, невзрачного вида мужичок совершенно неопределенного возраста, с топорщившимися во все стороны, абсолютно неестественными усами. Ну просто обалденными усищами, если честно сказать!
— Так-так, — сказало странное существо, укоризненно мотая головой, — коньячок, значит, в одиночку потягиваем. Хорошо, ничего не скажешь.
От какого-то дикого спазма в животе вдруг свело, разом ликвидировало весь воздух, и, хватая кислород ртом, как рыба, выброшенная на поверхность пустынного пляжа, она застыла в этом дурацком кресле, пытаясь связать хоть какие-то слова. Но слова почему-то не связывались. Не до того было.
