От искусственной, неестественной красоты на душе стало еще тоскливее, и горный инженер воротился в камеру. Он улегся на топчан, подтянул колени к животу и принялся громко стонать. Вскоре его окружили вернувшиеся с прогулки заключенные. Слонимский велел Мурашкину кликнуть коридорного надзирателя и вызвать врача. Как позже выяснилось, «тюремный Гиппократ» — доктор Крист — уже собирался домой. Это был довольно полный человек с маленькими, будто фарфоровыми ножками, с плешивой головой, носом картошкой и в круглых очках-консервах. Он присел на топчан, понажимал рукой на живот арестанта, справился, где болит, и заключил:
— Вероятно, аппендицит, возможно гнойный. Вам, милостивый государь, в госпиталь надобно. Срочно.
Белоглазкин поднял умоляющие глаза:
— Меня будут оперировать?
— Скорее всего. Собирайтесь. Я распоряжусь, чтобы вас доставили незамедлительно. Отдам свою пролетку.
Согнувшись, точно старик, и едва передвигая ноги, Илья поплелся на выход. Сердобольный Акакий Мстиславович осенил его спину крестным знамением и что-то тихо запричитал вслед.
Доктор действительно постарался, и задержки не случилось. Белоглазкин с непокрытой головой и в изрядно помятом костюме вышел за ворота губернской тюрьмы. Его сопровождал уже немолодой солдат из военного госпиталя. Он был вооружен винтовкой с примкнутым штыком. Своими седыми обвислыми усами служивый напоминал одного из персонажей известной картины «Казаки пишут письмо турецкому султану». По всему было видно, что он еще не свыкся с ролью конвоира, и оттого, вероятно, обращался к степенному арестанту уважительно, то и дело добавляя «вашество».
Впереди раскинулась шумная Петропавловская площадь. Был ясный и по-осеннему теплый день. В город опять ненадолго заглянуло бабье лето. Где-то неподалеку снова жгли листья, и едкий молочный дым постепенно завоевывал улицу. Белоглазкину вдруг стало грустно оттого, что все вокруг теперь казалось чужим, будто расположенным по другую сторону жизни. А ведь в неволе он прожил всего несколько дней.
По тротуарам сновали прохожие. У лавок торговцы нахваливали свой товар. И никому не было дела до его беды.
Откуда-то сверху раздался надрывный птичий крик. Подняв голову, арестант увидел синее небо, и тучки, выстроившиеся в ряд, точно девицы на выданье. Мимо них летела стая журавлей. Вожак уверено держал курс на юг. Неожиданно сорвалось несколько капель дождя. Птицы возмущенно заклекотали и начали снижаться, опускаясь где-то там, за Павловой дачей. Кучер поднял полог пролетки. На стекле правого керосинового фонаря экипажа еще виднелась полустертая, проведенная нетвердой рукой надпись: «13». «Надо же! — усмехнулся коммерсант. — Снова 13. Будем надеяться, что это простое совпадение». — И тут же он мысленно осведомился у своего второго «я»:
