.
О реакции народа на казнь воеводы источники немногословны. Разумеется, о подлинном значении церемонии сообразили немногие. Большинство подтекста в царском манифесте, конечно же, не уловило и искренне уверовало в измену Шеина. Немецкий путешественник Адам Олеарий умудрился в причудливой форме отразить и пересуды толпы, и мнение посвященных: «… вернувшиеся в жалком состоянии из-под Смоленска солдаты стали сильно жаловаться на измену генерала Шеина, из-за которой и более высокое лицо не без причины подверглось подозрению»>{7}. Вот это сумбурное смешение «измены» с «подозрением» и взрастит очень быстро новую идеологию, идеологию «благочестия». Два военных краха менее чем за четверть века, убеждали лучше всяких слов в хронической недееспособности пережившего Смуту русского общества решить даже простую проблему возвращения Смоленска. И в 1613—1618 гг., и в 1632—1634 гг. оно по какой-то причине, невзирая на первоначальные воодушевление и успехи, неизменно в финале оказывалось у разбитого корыта. Черкасский «изменой» Шеина, намеком на Филарета подстегнул процесс прозрения: смоленский позор обусловлен нравственной деградацией русского человека.
По-видимому, первым сформулировал радикальную мысль сорокалетний нижегородский поп Иван Неронов, прославившийся своей непримиримостью к брадобритию, а в конце 1631 г. дерзко осудивший планы войны с Польшей. Патриарх, прежде покровительствовавший ему, ученику троице-сергиева архимандрита Дионисия Зобниновского, отреагировал на мольбы священника «о умирении тоя брани» крайне жестко: 31 января (10 февраля) 1632 г. отправил проповедника на север, в двинский Николо-Корельский монастырь, под надзор местных монахов и игумена Сергия, где Неронов протомился около двух лет. Реабилитировал попа в 1634 г. И. Б. Черкасский, снявший опалу со всех, кто так или иначе помогал бороться с военным фальстартом батюшки царя. Уже 5 (15) октября 1633 г. он вызвал в Москву Ивана Грамотина, днем ранее — братьев Салтыковых и 3 (13) января 1634 г. взял младшего, Михаила Михайловича, ко двору в чине окольничего.
Отца Иоанна тоже пригласили в Москву для благой беседы с Михаилом Федоровичем и новым патриархом Иоасафом, затем отпустили с «дары от них многи» в Нижний Новгород>{8}.
Там, на волжских берегах, в течение года возникли и новая «благочестивая» философия, и скромный кружок «ревнителей» истинного благочестия. Как всегда, становлению движения содействовал конфликт. Часть священников, ведомая попами Спасской и Архангельской церквей, не приняла постулаты Неронова по причине их неудобства для прихожан. Сторонники нового учения добивались запрета многогласия (разбивки текста молитвы или песнопения на ряд отрывков для одновременного произнесения двумя и более лицами), чггения часов на утренней службе, а не в обед, практики прокуратства (притворства нищим или юродивым), 6о-быльства пономарей, брани, рукоприкладства и хождения в церквах, пьянства, употребления в пищу «удавленины» (удушенных птиц и зверей), языческих забав с медведями, скоморохами, кулачными боями, колядованием, азартных игр. Оппоненты не понимали, зачем обеднять аскетизмом и без того трудную жизнь. О том, что самоотречение должно воспитать нового человека, радеющего об общем благе, а не о собственной корысти, нероновцы если и заикались, то опять же не находили сочувствия как среди коллег, так и у горожан, живших днем нынешним, а не грядущим.
