— Господи-и-и… — едва не завыл Степан, раскачиваясь на топчане. — За что ж ты меня так? — Спазмы сдавили горло, он скривился и, уже не стыдясь самого себя, заплакал. Громко, в голос. — Сука! Сука я проклятая! Водки… Водки мало было… На вот, захлебнись, когда к стенке поставят. Ох, ма-ма-а-а…
Вдруг он оторвал руки от лица, выпрямился, судорожно глотнул воздуха, и его бессвязное бормотанье заполнило тесное пространство камеры:
— Выходит, это он меня под вышку? А сам — чистенький? И следователь… поверил. Ведь ладно как все получается. Чтобы срок из-за рыбы не тянуть, Артемку-то и того… А как же я мог его, если…
Словно напружиненный, Степан вскочил с нар, растер виски. Что-то очень важное ускользало от сознания, но он не мог собраться, поймать эту мысль.
— Так, — опять забормотал он. — Артемка сказал, чтобы я шел в милицию, и тут же поехал к себе. Ну да, он еще сказал, что вечером с журналистом каким-то встретиться должен. В гостинице. Так… Волчаре я об этом рассказал, когда тот был на складе. Так… Потом он пришел ко мне, сунул деньги, билет и сказал, чтобы я срочно сваливал. Ну да, билет тот был на вечерний поезд. Так… Я выпил еще стакан, бросил в чемодан вещи и поехал на вокзал. Так… До поезда оставалось часа два. Так… Нюрка из винного продала два пузыря, и я один выпил там же. У нее. Вместе с Васяней, грузчиком. Так… Что же потом?
Лихорадочно закусив губу, он опять сел на нары.
— Что ж потом? Ну да, выпили с Васяней. А потом? Проснулся, голова еще болела. Вошел мент, сказал, что я в городском вытрезвителе. Ну да. Мол, с поезда сняли. Пьяного. И прямо туда. Ага. Отдали вещи, деньги, записали фамилию… Та-ак, штраф уплатил тут же и поехал к Люське…
Нужно было вспомнить что-то важное. Но что?
— Так. В вытрезвителе записали, штраф уплатил. Погрозились на работу сообщить. Так, в Кедровом сел в поезд, когда еще солнышко было. Ну да, Васяня еще мороженое на закусь купил. Так. А потом — вытрезвитель. А следователь говорит, что Артемку впотьмах застрелили. А я, значит, уже в поезде том ехал… И вытрезвитель… С фамилией…
Степан почувствовал, как трудно стало дышать. Он еще какую-то минуту сидел неподвижно, потом вдруг вскочил, бросился к обитой железом двери, изо всех сил замолотил по ней кулаками.
— Открой! Слышь? Открой! Мне следователя… Следователя надо! Откро-ой!.. — рвался из камеры его крик.
«Правда все это, гражданин следователь. Бог видит, правда. А не верите — скажите, чтоб в вытрезвителе том списки проверили. Недалеко от вокзала он. Пусть проверят. Позвоните. Ведь должна же там запись остаться, — торопясь и оттого глотая окончания слов, говорил Колесниченко. — Богом вас прошу — проверьте. Ведь не убивал, не убивал я Артемку-то!» — выкрикнул он, и по тем всхлипам, что неслись с магнитофонной ленты, понятно было, что Степан заплакал.
