Артем подошел: к кровати, на которой развалился Степан, толкнул его в плечо. Тот, хмыкнув что-то нечленораздельное, перевернулся на бок. Качнулся настоявшийся в комнате сивушный запах, и повеяло таким третьесортным перегаром необыкновенного «Волжского» вина, что Артем даже закашлялся. Уже не церемонясь, он стащил шурина с постели, тряхнул за обвислые, когда-то сильные плечи, силком, чтобы тот опять не завалился на кровать, поставил на ноги.
Пожалуй, с минуту Степан каким-то чудом стоял, ничего не понимая, потом его лицо начало приобретать осмысленное выражение, и он уже перестал быть похожим на большого обиженного ребенка, которому в спешке позабыли дать конфетку.
— Ну? — От этого вопроса-выдоха в комнате опять качнулся «плодово-выгодный» перегар, и Степан прошлепал заскорузлыми носками к столу. — Чего пришел?
Артем промолчал, с интересом наблюдая, как шурин шарит глазами по залитой вином клеенке, к которой словно прикипели донышками стакан и две опорожненные бутылки с густым красным осадком. Степан, видно, понял тщетность найти что-нибудь опохмеляющее, от этого еще больше посерел лицом, спросил почти трезво:
— Ну, чего надо, р-р-родственничек? — И слово «родственничек» он произнес с такой ненавистью, что Артем уже в который раз понял: дуболом этот, видно, так ничего и не вынес из их довольно-таки сложных отношений.
— А то, родственничек, — в тон ему ответил Артем, — что я трое суток пожар тушил в двадцать восьмом квартале. Знаешь, где это? — медленно, врастяжку спросил он, увидев, как стрельнул по нему взглядом Стенай. — Могу напомнить для ясности: протока Дальняя.
В комнате стало тихо.
— Почти весь склон выгорел, — все так же негромко сказал Артем. — Благо, до этого дождь прошел да ветра не было… Так что ставлю твое сучье преподобие в известность — пожар был низовой, глубокий я начался он от твоей землянки, потянувшись вверх по сопке.
— К-какой землянки? — окончательно протрезвев и зашарив руками по карманам брюк в поисках папирос, выдавил из себя Степан.
— А той, где ты кету коптил да икорку солил.
Наконец-то Степан нашел помятую пачку «Беломора». Хоть руки и дрожали, но он сумел все-таки закурить, жадно затянулся и, зашедшись кашлем, долго стучал себя по груди, прежде чем выдавил, зыркнув глазами по Шелихову:
— Совсем, что ли, охренел на пожарах? Я уж и не помню, когда рыбу ел в последний рае.
— Ну-ну, — кивнул Артем, доставая из кармана завернутый в тряпку нож с обгоревшей рукояткой из оленьего рога. — Такие вещи, р-р-родственничек, даже дуракам оставлять не положено.
