Самое время, Ферди, проснуться и прозреть. Когда мы подлетали к Цюриху, я уже не верил, что мы сможем приземлиться, и даже отметил, что мне это безразлично. Этого я, правда, немного испугался.
Позади меня блюет министр, звуки такие, будто кто-то всхлипывает; самолет без конца бросает, и я, наблюдая за полетом, испытываю смертельный страх. Я вижу, как земля приближается к нам прыжками, полчища темных верхушек деревьев, самые высокие из них почти уже хлещут по корпусу самолета, отклоняются в последний момент и дают нам проскользнуть над ними. Вот мы нацелились на освещенную группу домов, почти никакого пространства между крышами и брюхом самолета, но опять проскочили, на волосок от опасности. Теперь самолет взял курс, резко наклонившись влево, на церковную колокольню. Пилот, похоже, намеревается сесть на верхнюю точку шлемовидного купола. Мы ложимся на бок, самолет падает, церковь пролетает мимо, а у нас на пути вырастает многоэтажный дом. Турбореактивные двигатели воют, министр скулит, а тонкие острые антенны крыш пытаются проткнуть нас. Через одну крышу мы едва успеваем перемахнуть, и через следующую тоже, но приближающаяся к нам будет нашим концом. Она накрывает богатый крестьянский двор, пестрая черепица плотно уложена одна к другой, а в середине образует дату – 1815, rien ne va plus[34]. Умереть за Венский конгресс. Ну давай, вперед! Я закрываю глаза. Crash[35] не заставит себя ждать – две секунды, три, пять, вся моя жизнь не успевает промелькнуть у меня перед глазами. Следует удар. Самолет подпрыгивает на несколько метров вверх, следующий удар и еще один, теперь и второе колесо шасси ударяется о землю, первое уже катится по ней, вот они уже оба подпрыгивают по взлетной полосе, ее жесткость и твердость передаются нам через сиденья, нас бьет озноб, мы дрожим, и дрожит корпус самолета: земля!
Я опять начал дышать и даже открыл глаза, машина мчится мимо построек барачного типа и ангаров, начинает выполнять поворот, резко тормозит, как будто села на авианосец, перестает реветь и только прыгает дальше, неуклюже, но степенно, тогда как по покачивающимся крыльям пробегают свет и тени, вызывая нервную дрожь облегчения.
Ага, говорит внутренний голос и добавляет: ну, значит, все в порядке.
Что я искал в Осло? Для себя ничего: я был телохранителем Луи Хальбхерра. Как я им стал?
Через три года после того собрания в деревне мы встретились вновь, на сей раз в столице, причем на одном благотворительном банкете в пользу обитателей ночлежных домов. Он исполнял роль главного устроителя вечера, я подвизался на кухне и был на подхвате у кельнеров. Дистанция между нами увеличилась еще больше, но когда я наполнял его бокал, воспользовался случаем и сказал: вино из Македонии, – он тотчас же узнал меня:
