Достопочтенный Мерган, комендант космического порта в Карфонже, занимал руководящую должность не в последнюю очередь благодаря умению неукоснительно придерживаться заведенного порядка вещей. Мерган не просто терпел или одобрял машинальное повторение ежедневной рутины — оно было положительно необходимо для его душевного равновесия. Мерган возражал бы против упразднения таких неприятных или вредных для космодрома явлений, как утренние дожди, писк и щелчки вездесущих стеклянных ящериц и регулярные нашествия ползучей плесени только на том основании, что из-за него пришлось бы менять установленные правила.
Утром того дня, который впоследствии определили как десятое число месяца мариэля по ойкуменическому календарю[2], едва комендант Мерган уселся за стол в своем кабинете, как к нему явился кончавший ночную смену носильщик в сопровождении невозмутимого молодого человека в унылом сером костюме. Комендант отозвался на вторжение невнятным ворчанием — он не любил лишние хлопоты и, в частности, терпеть не мог, когда ему мешали в начале рабочего дня. Происходящее угрожало, как минимум, нарушить заведенный порядок вещей. Помолчав для важности, Мерган буркнул:
— Что там у тебя, Динстер, что такое?
Носильщик говорил громко, будто боялся, что его не услышат:
— Простите за беспокойство, господин комендант. Что прикажете делать с этим субъектом? Он, кажется, болен.
— Найди врача! — зарычал Мерган. — Сюда-то зачем приводить всех подряд? У меня тут не аптека.
— У него какая-то не такая болезнь, комендант. Скорее психическая — вы понимаете, что я имею в виду?
— Не понимаю! — отрезал Мерган. — Не крути вокруг да около, говори, в чем дело.
Динстер вежливо указал на подопечного:
— Всю ночь сидит в зале ожидания — с тех пор, как я пришел на работу. Ничего не говорит, не знает даже, как его зовут и откуда приехал.
Мерган оторвался от бумаг и соблаговолил проявить некоторое любопытство.
— Эй, дружище! — рявкнул он. — Что стряслось?
Молодой человек перевел взгляд с окна на Мергана, но ничего не ответил. Коменданту волей-неволей пришлось заметить очевидное и задуматься. Почему золотисто-каштановые волосы незнакомца были безобразно обрезаны — так, будто кто-то наспех орудовал садовыми ножницами? И костюм — явно с чужого плеча, размера на три больше, чем следовало.
— Говорите! — потребовал Мерган. — Вы меня слышите? Как вас зовут? — Лицо молодого человека сосредоточилось, но он по-прежнему молчал.
