— Но не олигарх? — уточнила Машка.
— Не олигарх. К сожалению. — Иван смутился. Как это у нее получается? Сто лет прошло, а он при виде этой немолодой уже девчонки смущается, как мальчишка.
— Да ну их, олигархов этих. И хорошо, что не олигарх. — Засмеялась Машка. — А рисование забросил?
— Забросил.
— Жаль. Очень-очень жаль. Ты талантливый. Мог бы стать отличным художником. Я тебе всегда завидовала. У меня не получалось, как у тебя. Я старалась-старалась, а так, как у тебя, все равно не получалось. — Машка вздохнула. — А почему ты забросил рисование? — продолжила она допрос.
«Какая глупость, — думал Иван. — Опять она разговаривает со мной свысока, а я опять оправдываюсь, как идиот. Как была стервой, так и осталась». — Он почему-то разозлился.
— Ты правда хочешь это знать? — спросил он.
Машка кивнула, приложилась к коньяку и уставилась Ивану в глаза.
— Ну, так слушай. — Он тоже глотнул коньяка. — Знаешь, после того, как ты меня бросила, я на девчонок целый год вообще не смотрел. Я их, знаешь ли, возненавидел. Всех. Ладно, это у меня прошло, а вот ненависть к кистям и краскам осталась. Навсегда. Потому что рисование в моем травмированном сознании почему-то сплелось с твоим светлым образом. Так что в последний раз я рисовал… дай-ка сосчитаю… двадцать пять лет назад. Вот так. Таким образом, ты избавилась и от возлюбленного, и от конкурента одним махом. Молодец!
— Фу, какой ты злопамятный! Не ожидала от тебя. — Маша скроила обиженное лицо. Она так и осталась кокеткой. — Извини, я же не думала, что для тебя все так серьезно. Я ветреная, понимаешь, влюбчивая. Безответственная. Нам, творческим людям, постоянно нужны свежие впечатления, эмоции, новые люди. Мы такие. Я такая. Ничего не могу с этим поделать. А тогда сколько мне было лет? Четырнадцать! Я ж еще ребенком совсем была! К тому же я думаю, если бы ты хотел стать художником, если бы это было твоей судьбой, ты бы стал. И никакая взбалмошная девчонка тебе бы не помешала. Так что, извини, но вины я своей не чувствую.
— Я ни в чем тебя не виню.
— Ну, будем считать, что мне показалось… Даже если и была виновата, я искупила уже. Все искупила! Тот мальчик, с которым я тогда… ну… тогда… в лагере… из-за которого я тебя… в общем, он меня бросил через месяц. А сколько их потом меня бросало! Этих мальчиков! — Машка неожиданно разрыдалась. Покопалась в ящичке старинного буфета, выудила оттуда бумажные носовые платки. Шумно высморкалась. Тут же перестала плакать и скомандовала, — Наливай еще! — Иван налил еще. Машка схватила свой бокал и залпом выпила. Ее огромные голубые, некогда ангельские глаза полыхнули безумием. Иван даже перепугался. — Ты знаешь, что собой представляет моя жизнь? — Иван помотал головой. — Это выжженная пустыня. Понимаешь, выжженная пустыня! Я приношу несчастья! Я ни одного мужчину не сделала счастливым. Я их унижала. Я глумилась над ними. Я им изменяла. Я как эта чертова стрекоза носилась с цветка на цветок, то есть от одного мужика к другому, но не в поисках нектара, нет, в поисках вдохновения, впечатлений. Мне всегда было мало одного мужчины. Ты бы знал, как быстро мне становилось с ними скучно! И тогда я заводила новый роман, не завершив прежний, мне доставляло удовольствие мучить своих любовников и мужей. Хотя нет, не так — меня это развлекало. Потом, помучив и намучавшись, я писала дивные картины. Потрясающие картины. А мужчины — это мой допинг. Источник энергии. Я их использовала. Какая же я сволочь! — Машка опять взвыла.
