Читаешь и всё ждёшь: чем же, чем закончится такой прекрасный рассказ? Такой прекрасный, что лучше б никогда не заканчивался? Чем-то убаюкивающе мудрым, тихим – или, наоборот, болью, треском сердечной мышцы, глотанием слёз?
Герой интересуется у егеря, как тому удаётся так правильно, хорошо жить. И уток много настрелял (а водки, наоборот, немного выпил), и хозяйство у него, и жена незлая, и во всём-то он меру знает – в гармонии с природой живёт. Тот хитро улыбается, ведёт гостя в подпол. И показывает закатанную трёхлитровую банку, в которой колготятся «два отвратительных существа в бурой свалявшейся шерсти, с бешеными круглыми глазами и лоснящимися чёрными мордами», в общем, черти.
Он же охотник, ну вот и поймал – своего да жены личных бесов. С тех пор ладно живут. У детей ещё хотел поймать, да те больно вёрткие, городские. Герой ошарашен, потрясён – а-а, э-э. Выпивает припасённую на завтра водку. Как с этим жить? Да так и будете жить, отвечает ему егерь, уж ваш-то обведёт вас вокруг пальца, не сомневайтесь. И впрямь, наутро герой понимает, что стал жертвой пьянства и какой-то суггестии. Вот и дождь так же – близко мочит (можно простудиться и умереть), а не укусишь.
Хороший рассказ, но финал с «обнажением чертей» (может, и не коробящий в моём окарикатуренном пересказе) живой крусановский текст дешевит. Сводит всю его мне понравленность – к приёму, фокусу. Понимаешь, что тебя обвели вокруг пальца, нажали на твои кнопки. А в конце – как у Сорокина – раз! И кишки наружу. Разоблачённый фокус, вывернутое нутро зеркального ящика, хмурое утро отъезда цирка.
Дальше всё в таком духе. Рассказ про метемпсихоз, про волшебный объект, про чучельника, делавшего чучела из людей, про аборты… Мельком вспоминается Кортасар – его рассказы об опасных странностях, подстерегающих посреди привычной, кажущейся надёжной повседневности, но тут слишком уж всё разжёвано, чтобы так же задевать нерв, быть таким же убедительно странным и страшным. Так – литература, выходит, игра.
И неслучайно «Собака, кусающая дождь» вынесена в начало как лучший рассказ. Чувствует, чьим мясом сыта. Нашим реалистическим «умением рисовать». А вот докрутить рассказ до катарсиса, до «смысла», взятого у самой жизни, а не заёмного у мозгов, – решимости не хватило. А может, сил. А может, серьёзного отношения – к жизни, к тому, что называется «литература», к себе. Не знаю. Слажал, испужался, не сдюжил. Ну и дальше вниз пошло – по накатанной.
