— За что?
— За то, что детей жррёт!
— Пока шшто это мы хотели его сожрать, — возразил Симка, которому вдруг стало жаль смертника. — Но передумали.
— Чем убивать будем?
— Да вон, топорром.
— На, — топорик для дров вонзился в землю у сапог Эртана. — Я не убиваю ради развлечения.
— А я, по-твоему, убиваю?!! — орк, поднявший было орудие казни, метнул его обратно. — Не буду я его ррубить.
— Почему?
— Он не сопрротивляется.
Сом развернулся мордой к берегу, и что-то в его взгляде было мудрое и печальное.
— До Вельги далеко?
— Не очень. Часов восемь ходу, — Эртан, в чьей крови жила Орканская степь (хоть он там ни разу не бывал), мерил расстояния по-своему.
— И правда, рукой подать, — согласился Арвиэль, тоже не пасующий перед вёрстами. — Давай его туда отвезём?
— Сдуррел?! — ахнул орк, но тоже заглянул в сомовьи глаза и продолжать не стал.
— Съесть мы его не можем, зарубить тоже, в речке оставлять нельзя, если притащим в город, его у нас отберут и убьют. Я сказал Берену, что вернусь послезавтра, так что меня не хватятся. — На самом деле они с наставником разругались. Берен всё ещё сердился, но уже не из-за выходки с арестом, а из-за того, что Арвиэль себя считал правым, и самое ужасное — перечил градоправителю. Вспылив, парень выдал то, о чём разумные дети сообщают родителям в более подходящий момент: он собирался переехать и уже присмотрел симпатичный участок под сруб. Потому как нехорошо, если двое взрослых мужчин, не родственники, живут в одном доме. А Берен… Берен обозлился по-настоящему. Даже в сердцах бросил: «Катись, куда хочешь, глаза б мои тебя не видели!» Понятно, что не всерьёз, но всё равно обидно и горько.
— Ну да, и я так сказал, — кивнул орк, правда, не уточнил, кому сказал.
— Симеон, тащи телегу и бочку!
— И каррту, — добавил Эртан. — Я там давно был, и дорроги не помню.
* * *
Достать из сарая бочку и четырёхколёсную ручную тележку не составило труда, но встал вопрос, как выгнать сомоперевозку за ворота, запертые по ночному времени. Помяукав над тяжкой дилеммой, кот протянул лапу и сцапал ключ, висевший на шее Сатьяна, на пару с Риертом сегодня охранявшего выход.
Индикатор Преступлений мигнул, соображая, стоит ли считать действия домашнего духа как акт хищения, но передумал.
Соррен бдил, оглашая караулку богатырским храпом.
Поскрипывая, тачка вплыла в ворота. Не до конца проснувшись, Сатьян приоткрыл единственный глаз. И остолбенел: мимо его чурбачка сама собой двигалась непонятная конструкция, шёпотом напевая: «Во садочке во моём козы разгулялись…» Несмотря на бурдюк креплёного, реакция стражника не подвела, и в поющую самоходку уставился болт взведённого арбалета:
