Алена не представляла себе, что может быть кому-нибудь в тягость, потому что ей самой никогда не в тягость было чувствовать себя обязанной, быть перед людьми в долгу. Благодарность переполняла ее и изливалась безудержно. Интроспекцией и самоанализом Аленушка не занималась, и расчета у нее никогда никакого не было. А если и был, то мимолетный, неуловимый.
Безналичный такой расчет.
И на фоне общепринятого уныния не только приятно, но и поучительно было видеть человека, принявшего раз и навсегда волевое решение радоваться жизни, наслаждаться тем немногим, что дано, и твердо это решение выполнявшего.
Тем более что все знали, как тяжело сложилась Аленина жизнь.
Ее бывший муж эмигрировал и увез с собой их маленькую дочку. И Алена дала согласие, подписала разрешение на отъезд.
А как еще мог поступить в те времена интеллигентный человек? Она пошла на страшную жертву, чтобы ребенок вырос в свободном, цивилизованном, комфортабельном мире.
Григорий решил когти рвать с горя, после того как они разошлись. Он был музыкант, и положение его в оркестре да и вообще в жизни определялось недвусмысленно: вторая скрипка. Это если повезет, а чаще — третья.
На аэродроме Гришка неотступно ходил за Аленой со своим скрипичным футляром, и Сашка семилетняя тоже тащила маленькую скрипку-четвертинку и цеплялась за Аленину руку.
Потом с девочкой еще и приключилась истерика. Она отказывалась уходить туда, за стеклянную перегородку, хваталась мертвой хваткой за все пластмассовые стулья, поручни, дверные косяки, пограничные будки, за всех евреев, таможенников и гэбэшников.
Провожавшие оторопели от скандала в таком государственном, пограничном и достаточно опасном месте.
Но обошлось, самолет взлетел в небо.
Алену друзья увезли к себе, оставить ее одну в такой момент было невозможно. Долго пили. Говорили о страшной сцене с Сашенькой в плане зверств тоталитарного режима, разлучавшего мать и ребенка.
…И многие годы потом Аленино решение и разлука с девочкой обсуждались во всех известных ей салонах, а известны ей были салоны самые рафинированные. Обсуждая эту трагедию, много было выпито кофе, чаю, вина, коньяка; на многих диванах Аленушка посидела уютно, с ногами, до глубокой ночи; с подругами да и с друзьями мужского пола.
И сколько ей было подарено утешительных подарков этими подругами, и как их мужья ее утешали, как утирали навернувшиеся на ее карие глаза слезы, как прижимали ее несчастную непутевую голову к своему крепкому мужскому плечу, как гладили ее мягкие, каштановые, душистые волосы — этого и не упомнишь. И вообще — какое вам дело?
