Правда, в последние годы в Германии появились врачи, призывающие всякое лекарство немедленно испытывать на людях, но он считал их не врачами, а убийцами. Врач не имеет права на риск. Может быть, за одним только исключением: когда умирает единственная дочь...
Домагк занес результаты вчерашних экспериментов в журнал, задумался, глядя на колонки цифр, и аккуратно обвел красным карандашом ту, которую принял за оптимальную дозу лекарства. Цифра была определена приблизитено, но все же препарат он отвешивал чрезвычайно скупулезно. Пакетики с красноватым порошком Домагк завернул в фольгу, положил их во внутренний карман пальто и пошел домой.
Приступ у Анны уже кончился, снова наступил период неодолимой сонливости. Доктор Ферстер стоял возле стлика с лекарствами, Гертруда что-то чуть слышно шептала ему. Домагк подошел к столику, взял стакан, всыпал один порошок, долил воды и начал размешивать. Звяканье ложечки о стекло звучало противоестественно громко.
- Что это? - спросил следивший за ним доктор Ферстер.
- Лекарство, - ответил Домагк.
- Какое?
- Новое.
Домагк приподнял голову Анны, поднес стакан к полуоткрытому рту. Анна, не открывая глаз, судорожно глотала.
- Послушайте, - бормотал сзади Ферстер. - Я буду вынужден занести это в историю болезни. Если что-то случится...
- Случиться может одно из двух, - перебил Домагк, - она или умрет, или останется жить.
- Но хотя бы скажите: что вы ей дали?
- Это мне еще предстоит выяснить.
- Что?! Да как вы можете? Это же просто... не знаю что!
Домагк не ответил, но Гертруда, до того стоявшая молча, прижала ладони к груди и срывающимся голосом произнесла:
- Герхардт, я тебе верю. Спаси ее!
Она заплакала и вдруг, обессилев, опустилась на пол. Ферстер бросился ее поднимать.
Больше Домагк в институт не пошел, а остался с дочерью. Через четыре часа он дал ей второй порошок, потом третий. Приступ все не начинался. Более того, температура установилась нормальная, дыхание стало ровным, и, наконец, среди ночи Анна проснулась. Ее разбудил звон ложечки: Герхардт размешивал очередной порошок.
- На, выпей, - сказал он, увидев, что Анна открыла глаза.
- Не хочу, - замотала она головой. - Горько.
- Можно подумать, что тебе это известно, - сказал Домагк, безмерно счастливый, оттого, что дочь пришла в себя и даже может капризничать.
- Они все горькие, - заявила Анна, но лекарство выпила. - Ну вот, сказала она скривившись, - горечь страшная.
- Неправда. Только чуть горьковато. Я пробовал. И не надо морщиться, лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
