«Я приняла это условие. Но заставила его написать расписку. Возможно, это было смешно, но я настояла, чтобы он поставил на ней не только подпись, но и отпечатки пальцев! Все это вместе с остальными бумагами он всегда носил с собой в кейсе. Я уговаривала себя, будто я как бы сажусь в тюрьму (если бы я действительно убила его, мой срок был бы намного больше!) И это надо перетерпеть. Единственное, на что я не согласилась, – это делить с ним постель».
Правда, Дартов на этом не настаивал. Он испытывал к ней нечто совсем другое, большее, чем плотская страсть. Это чувство можно было бы назвать ужасом, восторгом, комплексом. Порой он даже подумывал о мумификации и некоторое время изучал по книгам это древнее искусство египетских жрецов. Но тогда, рассуждал он, не сохранились бы ее глаза, ее румянец, ее дыхание… И он отказался от этой идеи. Ее сменила другая. Дартов надеялся, что со временем она привыкнет к нему, что он постепенно укротит ее, уговорит быть с ним, принадлежать только ему.
Теперь он каждый вечер проводил дома, отказывался от поездок, конференций, выступлений. Он спускался к ней со свечой в руках (только так, как тогда, в Париже, он мог воспринимать ее) и вел долгие беседы, пересказывая ей события своей жизни год за годом, словно на исповеди у священника. Он устроил во дворе просторный вольер, по которому днем бегали собаки, и ночью выпускал ее в сад подышать свежим воздухом.
«Я не могла понять его поведения. Я согласилась быть в заточении и не ожидала никакой милости, кроме хлеба и стакана воды. Но он добивался другого. Даже не любви, а скорее – прощения… Было время, когда он приходил пьяный и валялся у меня в ногах, иногда он приводил с собой своих псов и угрожал. Самым трудным было, когда он, по его словам, «лишал меня сладкого» в виде отказа сделать для меня ванну или вывести в сад на прогулку и т. п…. Со временем, проводя дни и вечера в изматывающих беседах, я все же узнала, каким образом он и его приятели прокрутили аферу с похищением рукописей.
Тогда у меня возникла мысль, как ему отомстить. К концу первого года я уже мало напоминала человека, время для меня остановилось. Но мысль о мести возродила меня. Я ждала случая, чтобы выбраться отсюда, и изменила свою тактику. Я сделала вид, что начинаю к нему привыкать и даже влюбляться. И когда он сообщил, что отправляется в путешествие, да еще вместе с теми подонками, я превратилась в саму любезность. Тем более, что срок моего заключения истекал…»
