— Я даже своим девочкам подбираю песенки весёлые и обязательно со счастливым концом, — на этих словах в его интонации появились извиняющиеся нотки. Ещё бы! Он осмелился читать нравоучения самой Донне! Это было неслыханно! Но Гоша сделал над собой усилие, и голос его снова окреп и приобрел дрогнувшую было самоуверенность. — Песни — они как молитвы. Только еще сильнее. Они же прямо к богу в уши ложатся. Особенно красивые и хорошо спетые. Так вот я и говорю — соображать надо, что поешь! А то такого себе напеть можно — ой-ёй-ёй! Мало не покажется! Вы же всегда пели про свою несложившуюся личную жизнь. Что все мужики — козлы. Вот и получайте теперь на старости лет хрен с маком. Или я не прав? — Гоша выдохся и замолк.
Донна сидела слегка обалдевшая, но крыть ей было нечем. А ведь действительно! Я как-то об этом раньше никогда не задумывался. Все песни у нее были супер! И спеты так, что слеза душу насквозь прошибает. Только вот тексты и вправду какие-то грустно-печальные. Все о неразделенной любви. Редко, когда про другое. Возразить Гоше было сложно. Лицо у Донны стало пунцово-свекольным. Но она сдержалась. Закурив новую сигарету, она сидела теперь, глубоко задумавшись. А Гоша как ни в чем не бывало полез в холодильник и выудил оттуда банку крабов. Видимо, неминуемый стресс уже готов был его накрыть, и Гоша хотел заранее подготовиться.
— Можно? — спросил он у хозяйки. Та небрежно махнула рукой — да хоть весь холодильник. Лицо ее постепенно приобретало обыкновенный человеческий цвет. Переварила. Что ж, надо сказать, что это испытание она выдержала с честью. Тем более, что если песни и влияют на судьбу артиста, то теперь все равно уже поздно и ничего уже не поменять.
Гоша сожрал крабов и продолжил развивать тему.
— Я вам больше скажу — музыка вещь очень серьезная, часто небезопасная. А на это почему-то никто внимания не обращает. Вот пример. Еду я в метро. А рядом девчушка сопливая. А в ушах у нее крошечные наушнички. Но из этих наушничков бухает совсем не крошечный ритм. Жуткий, доложу я вам, ритм. И громкий. Даже мне отлично все слышно было, а я не переношу бесполезных ритмов, это мусор все звуковой, простите. Я просто извелся весь, пока до своей станции доехал, еле выжил — так грохотало. И никому до этого нет дела. А почему, спрошу я вас? Ведь эта девчушечка еще лет десять у себя в ушках этот бухающий ритм подержит, и все, кранты. Глух, как Бетховен! Клиент врача, извиняюсь, ухогорлоноса! — Гоша вытащил огромный, похожий на белую простыню, носовой платок и возмущенно высморкался. Смяв этот огромный кусок ткани, Гоша небрежно затолкал его назад в нагрудный карман и продолжил: — И, спрашивается, где ее папа с мамой? Где врачи? Где мозги у нашего государства? Нету! Ни одного, ни другого, ни третьего! А мы ведь с вами хорошо знаем, что такое звуки. Звуками можно лечить. Звуками можно убивать. Музыка — это же оружие. От нее люди плачут и смеются. А это же очень серьезно! — Гоша теперь бегал по кухне и размахивал руками: — И никому нет дела! Вот что страшно! — Он внезапно остановился, снова сел на свой табурет и иссяк.
