С любовью,
Дэнни.
ЭОТ
Адресант: Лорэ (а) ист. Флоренция. Универснет // 17:15 GMT 260919
Адресат: Баринг (а) хим. Вашингтон. Универснет // 09:22 PDT 260919
Кому: Николасу Барингу
От кого: Дениз Лорэ
Примечание: Частная переписка
26 сентября 2019
В четверг днем.
Дорогой Ник!
Я даже представить себе не могла, что все обернется ТАКИМ скверным образом. Правда. Я не преувеличиваю. Никто и никогда не учил меня, как правильно есть фрукты с помощью ножа и вилки. Правда, уже одно это делает меня варваркой? К тому же я допустила определенный ляп, провозгласив во всеуслышание тему моей диссертации (только отвечая на вопрос; сама бы я не вылезла НИ ЗА ЧТО) как историю должностных преступлений в эпоху Ренессанса, особенно в первые годы правления Медичи (Господи прости несчастную американку, осмелившуюся предположить, что Козимо и Лоренцо Великолепный потворствовали (или еще хуже: БЫЛИ ЗАМЕШАНЫ В) коррупции). И можешь себе представить, кто оказался среди гостей? Известная снобка, что живет на четвертом этаже палаццо (к которой швейцар обращается не иначе как со своим подхалимским «Графиня» и которая платит единственным ледяным взглядом всякому, кто осмелится просто сказать ей Buona sera[17]!
Оказалось, что она друг того самого профессора, что квартирует на Вилла-И-Татти по долгу службы. Ох, да что говорить, чего стоил один только букетик тех, более «простых» смертных, что окружали ее, — и ведь мой научный руководитель предупреждал меня! Судья, адвокат (с высоким лбом, длинным крючковатым носом и аккуратно наманикюренными ногтями), хирург по пластическим операциям (еще одно, пожалуй, даже большее, чем гинеколог, знамение времени, а?), монах-доминиканец (которому посчастливилось быть братом члена Городского Совета Флоренции), вице-президент ведущей коммуникационной компании, обслуживающей Великую Тосканию, плюс несколько историков искусства да один-единственный инженеришка, вся цель жизни которого сводится к тому, чтобы падающая Пизанская Башня не упала окончательно. Веселая компашка, доложу я тебе. Я была ЕДИНСТВЕННЫМ историком среди всех! Да, чуть не забыла. Был еще один знаменитый повар. Отпущенный «ради воскресенья», по выражению монаха-доминиканца. (Чтобы, приобщившись к Высокой Культуре, обогатить новейшими идеями свое кулинарное искусство!) Если рассказывать все с самого начала — Блейк встретила меня около Архива, мы прошли к ее машине, сели и поехали на И-Татти. Она обещала показать мне окрестности после ленча. Аперитив (разносчиками были мужчины явно славянского типа, обслуживавшие нас в полной официантской форме со всевозможными регалиями) подавали в комнате, все стены которой, сплошь, от потолка до пола, были покрыты старинной итальянской росписью, более чем наполовину сохранившейся еще со времен Ренессанса (если не раньше). Французские окна выходили на широкую террасу — прямо от нее начинался прекрасный сад, расположенный уступами, и тянулся далеко-далеко, покуда не сливался с виноградником и рощицей олив. Жена профессора сообщила мне, что согласно завещанию Беренсона, И-Татти сама обеспечивает себя большей частью продуктов (и вином) — и многое из того, что пошло сегодня на стол к нашему ленчу, взято из этого сада… (Из-за тона, который она взяла со мной, меня так и подмывало спросить, неужели и пшеницу, которая пошла сегодня на макароны, они выращивают и превращают в муку сами? — Увы, это лишь окончательно уронило бы меня в ее глазах — прежде всего в социальном плане…) Что еще? Право, даже не знаю. Общее впечатление ужасающей претенциозности. Удивляюсь, как Блейк выносит все это. Я имею в виду, в мечтах все выглядело гораздо соблазнительнее, чем оказалось в действительности. Эти люди — воплощенное самодовольство; что касается разговора (время от времени он даже шел по-английски), то в интеллектуальном плане он поражает своей полной бессодержательностью. Просто анекдотцы о том о сем и так далее. (Снисходительное упоминание о снеге как о «массовой галлюцинации» — не волнуйся, я не проронила ни слова, из того, что ты написал мне в письме.) Довольно неуклюже я пыталась расправиться с главным блюдом и. одновременно думать на итальянском — и то и другое получалось у меня неважно. Мне пришлось выслушать целую распеканцию от монаха (чей галстук был вручную СКОМБИНИРОВАН из бумаги и шелка! — как я подозреваю, и рубашка тоже) по поводу языка, т. е. терминологии, которую я собираюсь использовать в своей диссертации, — обычный бред сивой кобылы о том, что нельзя подходить к флорентийскому Треченто и Кватроченто с мерками современной демократии, о том, что я абсолютно не понимаю типа отношений между клиентом и патроном, о том, что гуманистические искусство и литература никогда бы не расцвели, не будь этих самых отношений, но самым тошнотворным из всего этого бреда была старая, занюханная концепция мужской «дружбы» между патроном и клиентами того времени. Хорошо, сказала я, значит, таким вот образом Благородный дон мафиози выражает любовь и дружбу к своей разбойной «семье»…
